Атомный экспорт:
кто наступает на пятки Росатому

Так ли опасна конкуренция Китая?
Весь последний год много говорилось о наступлении китайского атомного экспорта на мировой рынок.

При этом указывали на сделки с Аргентиной, Румынией и Пакистаном. Кроме того, две китайские госкомпании близки к подписанию соглашений о значительных инвестициях в строительство британской АЭС «Хинкли-Пойнт С», а реактор Hualong One, который CGN предлагает строить на АЭС «Брадуэлл», подан на рассмотрение британскому регулятору.

В отраслевой печати и у исследователей сложилось мнение о ряде преимуществ китайских экспортеров:

• предполагается, что китайские реакторы, удовлетворяющие стандартам развитых стран, обойдутся дешевле;
• массовое атомное строительство внутри страны дает экономию на масштабе и служит источником высококвалифицированной рабочей силы;
• благодаря гигантским финансовым ресурсам КНР китайские поставщики могут предложить лучшие условия финансирования, чем их конкуренты.

И все же на пути китайского атомного экспорта есть проблемы, на решение которых могут уйти годы.

Задача любого экспортера — выстроить приоритеты в пользу платежеспособных клиентов. Но платежеспособность клиентов Китая, нынешних и будущих, вызывает вопросы. Вероятно, Китаю придется предоставить и финансирование этих проектов, и кадры для строительства и эксплуатации своих реакторов. В июле 2014 года Аргентина объявила дефолт по своим облигациям, ее валюта в свободном падении, а промышленное производство упало на 10 % и продолжает снижаться, что ставит под сомнение способность страны импортировать необходимые материалы и компоненты. Румыния не может привлечь инвесторов к строительству двух блоков на АЭС «Чернавода» и третий год ведет переговоры с CGN.

Пакистан не участвует в Договоре о нераспространении ядерного оружия, что препятствует получению коммерческих ядерных технологий от участников Группы ядерных поставщиков. Китай эти требования игнорирует, и вот почему. Вопрос экспорта в страны, не подписавшие Договор о нераспространении, находится в «серой зоне» дипломатии. К примеру, Индия тоже не участвует в этом договоре, но США готовы продавать ей свои ядерные технологии, а Австралия — поставлять уран. Тем не менее Пакистан по умолчанию не считается референтной страной атомного экспорта.

Но основная проблема в том, что еще не построен ни один будущий флагман атомного экспорта — реактор поколения III+ Hualong One (HPR1000). Даже если исходить из оптимистичных прогнозов, пуска первого «дракона» (они строятся на АЭС «Фуцин» и «Фанчэнган») не стоит ожидать ранее 2021 года. К тому же этот проект испытывает давление конкурентов и внутри страны, и со стороны зарубежных проектов того же поколения III+. К примеру, 17 февраля 2016 года Госсовет КНР принял решение о строительстве двух тысячемегаваттных блоков АЭС «Хунъяньхэ».

Вначале Ассоциация атомной энергетики Китая (CNEA) сообщила, что это будут «драконы». Затем та же CNEA объявила, что на пятом и шестом блоках АЭС «Хунъяньхэ» будут строиться реакторы по проекту CAP-1400, в основе которого — проект АР1000 компании Westinghouse. Этот проект, кстати, проталкивает на экспорт компания SNPTC. Другие сообщения (в основном исходящие от CGN) содержат информацию о том, что речь может идти о проекте ACPR-1000.

Если говорить об экспорте реакторов, собственных или зарубежных проектов, то китайские атомщики вначале должны доказать, что могут строить их качественно, в срок и в рамках бюджета, а затем безопасно эксплуатировать без внеплановых простоев из-за неисправности оборудования или ошибки оператора.

В частности, китайским атомным компаниям придется доказывать, что компоненты их реакторов качественны, а сами они безопасны и могут эксплуатироваться без внеплановых отключений и чрезвычайных ситуаций. К примеру, как сообщает Стив Томас в статье «Экспорт китайского атома: троянский конь или план Маршалла?» (журнал «Энергетическая политика», февраль 2017), посетивший строительство EPR на АЭС «Тайшань» в 2013 году инспектор EDF по безопасности обнаружил, что крупные компоненты (насосы и парогенераторы) хранятся ненадлежащим образом, далеким от стандартов, принятых во Франции или Финляндии.

И здесь мы подходим к проблеме регулирования, которую признают и в самом Китае. На международном уровне возникли сомнения в независимости регулирования и надзора, а также в способности обеспечить соблюдение стандартов — об этом еще в 2014 году писал профессор австралийского университета Гриффита Ий Чун Сю (перевод статьи был опубликован в АЭ № 10 за 2014 год). Регулированием атомной безопасности занимаются сразу несколько организаций, полномочия которых во многом дублируются. Они завалены работой и зачастую просто не в силах вовремя принимать решения, что ведет к низкой эффективности регулирования, о чем в дипломатичных выражениях говорится во многих отчетах международных организаций.

Так, по состоянию на август 2016 года им предстояло рассмотреть эксплуатацию 35 реакторов, строительство 20 реакторов и пуск первых реакторов новых проектов — EPR и AP1000. А для экспортного рынка они должны рассмотреть пять первых в своем роде установок: HPR-1000, CAP1400, ACP-1000, ACPR-1000 и ВТГР. Это беспрецедентная задача.

Учреждения центрального правительства Китая раздроблены и слабы, а госкорпорации чрезмерно влиятельны. Каждая модель реактора — это конкурирующие интересы, поскольку речь идет о гигантских финансовых ставках. Эта проблема не возникает, если отрасль хорошо регулируется. Именно поэтому Конвенция о ядерной безопасности подчеркивает необходимость наличия в странах независимых регулирующих органов для принятия решений по проектам и их привязке на основании технических достоинств, а не финансовых и политических соображений. В Китае же и в сфере экспорта, и на внутреннем рынке соперничают три атомные компании: пекинская CNNC, гуандунская CGN и шанхайская SNPTC, с разными интересами и различным политическим обеспечением.

Международные организации отмечают приверженность Китая задаче улучшения атомной безопасности. С 2014 года безопасность и надежность атомных объектов интегрированы в общую национальную систему безопасности, ведется активная работа над законодательством и нормативными актами, в том числе регулирующими кибербезопасность атомных объектов. Ведется подготовка нового законодательства, в котором будут учтены многочисленные поправки, внесенные в последние 15 лет (Хуэй Чжан. «Как Китаю необходимо улучшить законодательную базу по ядерной безопасности» // Бюллетень ученых-атомщиков. 24 марта 2016).

Китайские ведомства с огромным энтузиазмом сотрудничают в части регулирования с Агентством по атомной энергии ОЭСР, с МАГАТЭ, а мы читаем триумфальные отчеты о достижениях китайских регуляторов и их огромном прогрессе — пока речь не заходит, например, о «недостатке полномочий, компетенций, финансовых и человеческих ресурсов, которые позволят Китаю принять высшие стандарты безопасности» (отчет миссии МАГАТЭ, сентябрь 2016 года).

Предстоит выяснить, каким образом будет развиваться режим независимого политического регулирования отрасли и как ему удастся регулировать выбор реакторов, а также связанных с ними технологий, без оглядки на политические и финансовые интересы, которые зачастую продвигаются «неформальными способами».

Южная Корея: претензии на лидерство в экспорте
События последних двух лет рисуют яркую картину стремительного выхода южнокорейского атомного экспорта на внешние рынки.

Небольшая дальневосточная страна построила собственную атомную энергетику (ныне в Корее эксплуатируется 25 реакторов общей установленной мощностью 23,01 ГВт). Отодвинув конкурентов с международным именем, в 2009 году южнокорейский консорциум выиграл тендер на $20 млрд на строительство четырех реакторов APR-1400 в ОАЭ. Но завоевания корейских атомщиков не ограничиваются этим успехом.

В декабре 2016 года южнокорейский консорциум, состоящий из Корейского института исследований атомной энергии (KAERI) и Daewoo, завершил строительство первого исследовательского реактора в Иордании, модернизирует исследовательский реактор Делфтского технического университета (контракт на сумму 19 млн евро завершится в 2018 году) и имеет все шансы получить контракт на строительство в Нидерландах нового реактора взамен проработавшего 50 лет для производства медицинских изотопов и для исследований ядерных технологий (проект Pallas).

В корейском консорциуме по проекту Pallas участвует уже знакомый дуэт — KAERI и Daewoo Engineering & Construction, а также Hyundai Engineering & Construction. Нет сомнений, что проект АЭС «Барака» и иорданский реактор станут референтными для будущего корейского экспорта в Европу.

Это серьезный конкурент, и не в будущем, а уже сегодня, и он умело использует на внешних рынках свои преимущества: низкую стоимость в сочетании с технологиями США, высокую производительность, хорошее политическое обеспечение, выгодные условия финансирования, высокий кредит доверия и комплексные решения — считают отраслевые аналитики (Чен Кейн и Майлз А. Помпер. «Гонка реакторов: успехи и вызовы ядерного экспорта Южной Кореи» // Корейский экономический институт Америки, серия научных публикаций. Май 2015 ).

Большинство заказчиков реакторов делают выбор на основе политических отношений со страной-поставщиком, экономических критериев стоимости реактора (включая объем финансирования), способности придерживаться графика строительства и, разумеется, качества. С политической точки зрения многое будет зависеть от отношений Кореи с США и некоторыми ключевыми региональными игроками. Но прежде чем проанализировать влияние этих факторов на успех корейского атомного сектора, вспомним о ключевом ресурсе — о людях.

Полезные сети, полезные связи
Южная Корея готовит кадры атомной энергетики и для домашних нужд, и для своих зарубежных клиентов и партнеров.

Так, предложение Кореи на тендере ОАЭ включало объемный раздел о подготовке будущих специалистов. ОАЭ как «ядерному новичку» было важно найти поставщика, который готовил бы местный персонал и компетентные национальные кадры, поэтому проект учебного центра, представленный корейским консорциумом в пакете предложения по АЭС «Барака», был принят очень хорошо.

Или возьмем соглашение о строительстве реактора Иорданского университета науки и технологии (JUST): по этому соглашению КAERI и Daewoo обязались открыть при JUST учебно-исследовательский центр, где южнокорейские специалисты будут обучать иорданских инженеров и техников. Контракт с Саудовской Аравией на строительство модульного SMART тоже включает положения об обучении местных специалистов в сфере атомной энергетики.

Для обучения зарубежных кадров в Южной Корее имеется соответствующая инфраструктура. Это в первую очередь Международная магистратура КЕРСО по ядерным исследованиям (КЕРСО International Graduate School on Nuclear Power Studies, KINGS), основанная в 2012 году при сотрудничестве с университетом Джорджа Мейсона (США), куда принимают на учебу и «своих», и иностранцев.

Юн Юнг Хюн, руководитель целевой группы KINGS, довольно откровенно обрисовал цели и задачи своего учреждения: «Воспитание кадров из стран потенциального экспорта — таких, как Турция, Иордания, Вьетнам и Индонезия, — создаст полезные сети и связи, которые понадобятся нам в будущем». Например, в 2016 году выпустилось 54 студента, из них 28 — из Бразилии, Турции, Малайзии, Индонезии, Египта, Южной Африки, Кении, Нигерии, Сенегала, Румынии, Монголии, Таджикистана и Йемена.

Обучают персонал «ядерных новичков» и другие корейские компании и учреждения. Вот лишь основные из них: KAERI, KINS, Korea Nuclear International Cooperation Foundation (KONICOF) и Korea International Cooperation Agency.

Но с учетом числа строящихся в Корее реакторов и необходимости комплектовать персоналом их, а также АЭС «Барака», нехватка кадров может стать препятствием для будущих экспортных сделок Кореи. Одной только KHNP для АЭС «Барака» потребуется до 2020 года 1798 работников. Для будущих экспортных заявок Корее придется не только расширить кадры, но и сотрудничать с персоналом из других стран, включая Японию и США.

Важнейшая проблема Кореи — распределение персонала, финансовых и производственных ресурсов между внутренними нуждами и потребностями атомного экспорта. Нехватка ресурсов, как полагают эксперты отрасли, была одной из причин отказа в 2013 году от амбициозных планов нового атомного строительства внутри страны; пришлось заменить их более скромными (Обзор лучших рынков в гражданской ядерной сфере по итогам 2016 года: Южная Корея). Пока непонятно, высвободило ли это решение новые ресурсы для экспорта.

Политические факторы успеха
Пытаясь раскрыть секрет успеха Южной Кореи в сделке с ОАЭ, эксперты множества стран изучали ее «под лупой». ОАЭ — второй по величине экспортер нефти и природного газа в Южную Корею.

Ядерной сделке предшествовало сотрудничество двух стран в стратегических областях, в том числе в добыче нефти, финансах и здравоохранении. Выпестованные Кореей тесные связи этих стран в торговых и инфраструктурных проектах сыграли огромную роль в ее победе в торгах. Теперь ОАЭ для Кореи — крупнейший экспортный рынок на Ближнем Востоке.

Кроме того, правительство Кореи умело использовало различные политические каналы, в том числе на самом высшем уровне. Доверия корейской заявке добавило и то, что тогдашний президент страны Ли Мён Бак в прошлом был генеральным директором компании Hyundai Engineering and Construction, вошедшей в ядро консорциума.

Но ключевую роль сыграли близкие отношения Южной Кореи с США и участие Westinghouse в корейском консорциуме, которые делали маловероятными возражения США против сделки. Дело в том, что в 1987 году Корея совместно с Combustion Energy (перешедшей во владение Westinghouse) начала воплощать десятилетний план трансфера технологий. Плодом этого сотрудничества стал проект OPR-1000, в основе которого лежал проект Combustion Energy под названием System 80. А в основе проекта преемника OPR-1000, реактора III поколения APR-1400 — все тот же System 80+, экспорт которого невозможен без благословения США.

К тому же США очень рассчитывают на успех корейского атомного экспорта: подсчитано, что экспорт десяти корейских реакторов принесет американской атомной отрасли заказы на оборудование и услуги на сумму не менее $20 млрд. Эта цифра прозвучала в ходе Круглого стола США — Корея в марте 2013 года.

Все это указывает на хорошие шансы Южной Кореи выиграть тендеры в странах, имеющих аналогичные южнокорейским стратегические отношения с США в сфере безопасности, — например, в Саудовской Аравии.

В то же время Южная Корея весьма чувствительна (чтобы не сказать: уязвима) к любому неблагополучию в ядерных отношениях с США. Здесь уместно напомнить о затруднениях 2013–2014 годов с продлением соглашений о сотрудничестве стран в атомной энергетике из-за желания Южной Кореи получить предварительное согласие США на обогащение и пиропроцессинг атомного топлива производства США. (Заключенное в 2015 году обновленное соглашение теоретически открывает Корее возможность собственного обогащения урана для гражданского использования «через консультации с США», но о переработке топлива по-прежнему нет речи.) Такого рода эксцессы могут серьезно повлиять на результат рассмотрения корейских заявок в будущих тендерах.

Реэкспорт основных компонентов ядерных реакторов, интеллектуальная собственность на которые принадлежит США, может также потребовать ратификации соглашения о ядерном сотрудничестве между США и страной-импортером. Для «ядерных новичков» это может оказаться проблемой.

Удачи и неудачи
Эксплуатирующая 25 реакторов KEPCO славится самым высоким коэффициентом использования установленной мощности (КИУМ).

Этот коэффициент — отношение фактической энерговыработки реакторной установки за период эксплуатации к энерговыработке при работе без остановок на номинальной мощности. У KEPCO минимальные внеплановые отключения реакторов — по данным 2006 года, всего 0,3–0,5 раза в месяц, по сравнению, например, с французскими отключениями 3,2 раза в месяц.

Южная Корея также воспользовалась желанием ОАЭ быстро начать и завершить проект, что значительно снижает затраты на строительство и финансирование. Ранее корейские компании доказали, что они способны строить в своей стране энергетические реакторы в относительно короткие сроки и в соответствии с графиком; а ныне корпорация ENEC (ОАЭ) сообщает о существенном опережении графика строительства третьего и четвертого блоков АЭС «Барака». К тому же южнокорейские инженеры разработали методы ускорения строительства за счет использования специальных быстросохнущих, высококачественных бетонов и управленческих методов синхронного выполнения работ (ежегодник «Стратегическая Азия», том за 2010-2011 гг.).

Уровень затрат на киловатт установленной мощности снижен, среди прочих факторов, за счет большой мощности реактора и за счет конструктивного новшества: тепловую мощность (номинал — 4000 МВт, фактическая — 3983 МВт) снимают всего два парогенератора, а не три или четыре, что дает огромную экономию.

Физический пуск первого в мире APR-1400 состоялся в ноябре 2015 года, а коммерческая эксплуатация началась в декабре прошлого года. Вскоре мы, вероятно, ознакомимся с анализом реальной производительности и стоимости этого компактного и мощного реактора, который специалисты считают одним из самых передовых в мире. Для эксплуатационников важно, что APR-1400 позволяет маневрировать мощностью, в течение суток снижая ее со 100 % до 50 % и вновь поднимая до 100 %. Корпус рассчитан на 60 лет службы, перегрузка топлива происходит раз в 18 месяцев. Системы безопасности реактора соответствуют новейшим, «постфукусимским» требованиям.

После катастрофы в Фукусиме правительство Кореи инвестировало в безопасность реакторов около $1 млрд. Но «гладко было на бумаге, да забыли про овраги»: после нескольких скандалов (обнаружение микротрещин в направляющих каналах для стержней автоматического регулирования, подделка сертификатов для семи тысяч «не ключевых» компонентов двух реакторов) программа ядерной энергетики Южной Кореи стала предметом пристального внимания. В 2012 году семь из 23 реакторов на время расследования о поддельных сертификатах были закрыты, число незапланированных остановов выросло в 15 раз. И будущие потенциальные импортеры, несомненно, серьезно заинтересуются не только прошлым, но и текущим состоянием безопасности корейских реакторов.

Стоит вспомнить и еще об одной проблеме, задержавшей пуск третьего блока АЭС «Шин-Кори», который вначале планировалось запустить в эксплуатацию еще в конце 2013 года. Затем запуск APR-1400 отодвинули на год. Но в апреле 2013 года корейские регуляторы получили сведения о фальсификации результатов приемочных испытаний оборудования для новых блоков. (Глава госкомпании-оператора KHNP получал взятки от подрядчика JS Cable, поставившего кабели с подделанными сертификатами качества.)

Регуляторы потребовали новой проверки, при которой кабели управляющих систем ожидаемо не прошли тесты на огнестойкость и работу в условиях аварии с потерей теплоносителя. Президенты и гендиректора нескольких госкомпаний отправились в отставку, было открыто (и доведено до суда) множество уголовных дел, но запуск первого в мире APR-1400 вновь отложили, так как новый поставщик — американская компания RSCC Nuclear Cable — справился с заказом в сотни тысяч метров кабелей только в марте 2015 года.

В связи с коррупционными скандалами (об иных причинах мы говорили ранее) корейское правительство в декабре 2013 года было вынуждено объявить о сокращении программ нового атомного строительства: прежние планы предусматривали доведение доли ядерной генерации в энергоструктуре страны с нынешних 22 % до 41 % к 2030 году, а по новым планам эта доля составит к 2035 году «лишь» 29 %. Что все же заметно увеличивает атомную генерацию.

Бизнес, прибыль, рынки
Зарубежное строительство KEPCO и группа ее основных субподрядчиков ведут по той же модели, что и дома. Это устраняет опасность плохой координации, так сильно проявившейся в проекте строительства EPR на АЭС «Фламанвиль», осуществлявшемся компаниями Areva и EDF.

В корейском же консорциуме все риски ложатся только на KEPCO. Ответственность единственной организации уменьшает судебные риски в случае задержек или проблем с производительностью и увеличивает стимулы подрядчика.

В письме, приложенном к проекту, поданному на тендер по АЭС «Барака», предлагался пакет финансирования, состоящий из инвестиций, прямых кредитов и гарантий внешних кредитов для особых организационно-правовых структур, а также привилегированных кредитов для отечественных поставщиков.

Двадцатитрехлетний пакет содержал низкие (1,75–2,6 %) ставки, полностью гарантированные правительством по различным проектным рискам. KEPCO рассчитывала получить прибыль из платы за строительство АЭС, из 60-летних контрактов на замену оборудования, по итогам долгосрочной эксплуатации и с учетом потенциальной доли участия. Дополнительные контракты на долгосрочную эксплуатацию и техническое обслуживание АЭС «Барака» — это еще $20 млрд в течение 60 лет.

Корейские инсайдеры утверждают, что будущим заказчикам Корея не собирается предлагать такие же щедрые условия по цене и финансированию, какими воспользовались ОАЭ. Излишняя щедрость может поставить Корею в сложное положение в связи с ограниченностью финансовых ресурсов. Модель build-own-operate («BOO») в Корее считают еще более рискованной, так как ее успешность для атомного строительства пока не доказана. До сих пор только Россия пытается внедрить эту модель при строительстве четырех реакторов турецкой АЭС «Аккую».

По общему мнению, корейцы строят относительно недорого, что является конкурентным преимуществом. По крайней мере, расчетные данные Агентства ОЭСР по атомной энергии 2015 года оценивают полную стоимость строительства АЭС с корейским реактором в $2021/ кВт, с китайским — в $1807–2615 за киловатт, а АЭС в Венгрии $6215/ кВт. Стоимость строящихся в ОАЭ корейских реакторов на 30–40 % превышает заявленную вначале, но и при этом остается весьма привлекательной.

Однако низкие цены корейского атомного экспорта подвергаются дома острой критике со стороны оппозиционных партий. Так что, если атомное строительство Южной Кореи получит международное признание, едва ли стоит ожидать, что корейские компании и дальше будут жертвовать прибылью ради новых заказов.