Тренды: май–июнь 2018
Фото: Flickr/U.S. Department of Energy, Flickr/ IAEA, Flickr/ SCE&G
СТРАТЕГИЯ
Новая ставка атомного лобби
В начале июня 2018 года Белый дом обнародовал заявление, из которого следует, что президент США Дональд Трамп фактически вмешался в ситуацию с досрочным закрытием ряда американских атомных и некоторых других станций.
Глава государства распорядился, чтобы министерство энергетики приняло «незамедлительные меры» для предотвращения потери «критически важной части… энергобаланса» США — электростанций, располагающих запасом топлива на площадке, позволяющим автономно поддерживать работоспособность энергосистем в случае природных катаклизмов и антропогенных воздействий (техногенных аварий, террористических актов, военных действий и т. п.). К таким объектам в США относят угольные энергоблоки (имеющие запасы топлива на несколько недель работы) и особенно АЭС, которые в американской практике перегружаются ядерным топливом с частотой полтора-два года.
Получается, что к теме спасения американских ядерных энергоблоков, целый ряд которых оказался под угрозой закрытия или уже был снят с эксплуатации из-за конкуренции со стороны сильно подешевевшей газовой генерации и дотируемых ВИЭ, подключилась «тяжелая артиллерия» — Белый дом. До сих пор реальные меры в этом вопросе принимались преимущественно властями отдельных регионов (Нью-Йорк, Иллинойс, Нью-Джерси), которые использовали в качестве мотива поддержки исключительный вклад АЭС в снижение парниковой эмиссии.
Совсем иной повод для такой поддержки возник на федеральном уровне: тема роли атомных станций (наряду с некоторыми другими) в обеспечении энергетической безопасности, системной надежности была всерьез поднята в 2017 году и получила широкий отклик в отрасли. В сентябре министерство энергетики предложило Федеральной комиссии по регулированию энергетических рынков (FERC) скорректировать модель рынка электричества таким образом, чтобы обеспечить дополнительную плату автономным в отношении топлива источникам генерации, тем самым повысив их конкурентоспособность. Однако комиссия (относительно независимый регулятор) не стала менять рынок, а вместо этого в начале 2018 года инициировала проведение собственного анализа угроз устойчивости энергосистем и необходимых дополнительных мер для их устранения.
По оценке Института атомной энергии (NEI) — американской отраслевой ассоциации — предварительные выводы расследования FERC свидетельствуют о недооценке фактора досрочного закрытия АЭС, который организаторы рынка электричества не считают критической угрозой для бесперебойного функционирования ряда энергосистем. В то же время представители атомной отрасли ожидаемо поддержали инициативу Минэнерго. Ряд исследований, проведенных в последние несколько месяцев экспертными организациями по заказу NEI, подтвердили риски, связанные с сокращением роли АЭС в ряде энергосистем США, в том числе для системной надежности.
Последняя инициатива Белого дома, потребовавшего от Минэнерго «незамедлительных» шагов, вероятно, подразумевает меры, находящиеся в компетенции министерства согласно действующему законодательству и не требующие согласования с регулятором энергорынков.
Среди них, например, госзакупки, связанные с вопросами национальной безопасности: не исключено, что ведомство в той или иной форме пойдет навстречу инициативам развития федеральных средне- и долгосрочных контрактов на покупку электричества у ряда атомных станций, которые ранее выдвигали представители ядерной отрасли (Nuclear Energy Institute, Nuclear Innovation Alliance и другие).
Как видно, тема автономии по топливу стала настоящей находкой атомного, а заодно и угольного лобби, которое при Трампе поднимает голову, в отличие от ситуации во многих других развитых странах (в нынешнем столетии угольная генерация в США сдавала позиции газу еще быстрее, чем ядерная; климатические инициативы прежней администрации, отмененные Трампом, означали отсроченный приговор многим угольным станциям). Однако если реванш угольной генерации вызывает нарекания сторонников сохранения климата, то атомные станции с этой точки зрения упрекнуть не в чем. А значит, у них появился реальный шанс получить поддержку с двух сторон: от поборников климата — на региональном уровне, и от апологетов наращивания энергетической мощи и независимости Америки — на федеральном.
Получается, что к теме спасения американских ядерных энергоблоков, целый ряд которых оказался под угрозой закрытия или уже был снят с эксплуатации из-за конкуренции со стороны сильно подешевевшей газовой генерации и дотируемых ВИЭ, подключилась «тяжелая артиллерия» — Белый дом. До сих пор реальные меры в этом вопросе принимались преимущественно властями отдельных регионов (Нью-Йорк, Иллинойс, Нью-Джерси), которые использовали в качестве мотива поддержки исключительный вклад АЭС в снижение парниковой эмиссии.
Совсем иной повод для такой поддержки возник на федеральном уровне: тема роли атомных станций (наряду с некоторыми другими) в обеспечении энергетической безопасности, системной надежности была всерьез поднята в 2017 году и получила широкий отклик в отрасли. В сентябре министерство энергетики предложило Федеральной комиссии по регулированию энергетических рынков (FERC) скорректировать модель рынка электричества таким образом, чтобы обеспечить дополнительную плату автономным в отношении топлива источникам генерации, тем самым повысив их конкурентоспособность. Однако комиссия (относительно независимый регулятор) не стала менять рынок, а вместо этого в начале 2018 года инициировала проведение собственного анализа угроз устойчивости энергосистем и необходимых дополнительных мер для их устранения.
По оценке Института атомной энергии (NEI) — американской отраслевой ассоциации — предварительные выводы расследования FERC свидетельствуют о недооценке фактора досрочного закрытия АЭС, который организаторы рынка электричества не считают критической угрозой для бесперебойного функционирования ряда энергосистем. В то же время представители атомной отрасли ожидаемо поддержали инициативу Минэнерго. Ряд исследований, проведенных в последние несколько месяцев экспертными организациями по заказу NEI, подтвердили риски, связанные с сокращением роли АЭС в ряде энергосистем США, в том числе для системной надежности.
Последняя инициатива Белого дома, потребовавшего от Минэнерго «незамедлительных» шагов, вероятно, подразумевает меры, находящиеся в компетенции министерства согласно действующему законодательству и не требующие согласования с регулятором энергорынков.
Среди них, например, госзакупки, связанные с вопросами национальной безопасности: не исключено, что ведомство в той или иной форме пойдет навстречу инициативам развития федеральных средне- и долгосрочных контрактов на покупку электричества у ряда атомных станций, которые ранее выдвигали представители ядерной отрасли (Nuclear Energy Institute, Nuclear Innovation Alliance и другие).
Как видно, тема автономии по топливу стала настоящей находкой атомного, а заодно и угольного лобби, которое при Трампе поднимает голову, в отличие от ситуации во многих других развитых странах (в нынешнем столетии угольная генерация в США сдавала позиции газу еще быстрее, чем ядерная; климатические инициативы прежней администрации, отмененные Трампом, означали отсроченный приговор многим угольным станциям). Однако если реванш угольной генерации вызывает нарекания сторонников сохранения климата, то атомные станции с этой точки зрения упрекнуть не в чем. А значит, у них появился реальный шанс получить поддержку с двух сторон: от поборников климата — на региональном уровне, и от апологетов наращивания энергетической мощи и независимости Америки — на федеральном.
ПОЛИТИКА
Суета вокруг Ирана
Как и следовало ожидать (см. АЭ № 3–4, 2017), США в конце концов вышли из ядерной сделки с Ираном, не представив убедительных правовых аргументов и не особенно стараясь их изыскать. В мае 2018 года Вашингтон объявил о выходе из соглашения по Совместному всеобъемлющему плану действий (СВПД), заключенного Ираном и шестью государствами (США, Китаем, Россией, Францией, Великобританией и Германией) при участии Евросоюза и закрепленного в июле 2015 года резолюцией № 2231 Совета безопасности ООН.
Согласно этому документу, в обмен на ограничение иранской ядерной программы, в 2016 году с Тегерана снималась значительная часть международных и национальных санкций, вызвавших экономический кризис в Исламской Республике. Теперь же Вашингтон намерен в течение полугода по существу вернуть установленный им прежде санкционный режим, даже несколько усилив его. Если это произойдет, то репрессивные меры Соединенных Штатов затронут компании не только самого Ирана, но и многих других государств, осуществляющие бизнес в Иране, а также всех, кто с ними взаимодействует. Учитывая, что многие компании остальных подписантов СВПД и прочих стран имеют серьезные, прямые или косвенные, деловые интересы, связанные с Соединенными Штатами, американские санкции могут иметь ощутимые последствия для неопределенно широкого круга юридических, физических лиц и государств.
После демарша Вашингтона все остальные подписанты СВПД подтвердили приверженность соглашению и решимость следовать ему без участия США. В июне европейские союзники Соединенных Штатов — Великобритания, Франция, Германия — при поддержке Евросоюза официально призвали Вашингтон ограничить санкционный режим, исключив из сферы его действия компании, успевшие после вступления в силу СВПД установить деловые связи с Ираном и затеять там крупные проекты. Правительства названных государств выразили решимость принять, в случае необходимости, контрмеры для защиты своих компаний от американского санкционного давления, в том числе используя механизмы ВТО.
Налицо редкое единодушие (на словах) столь разнородных глобальных игроков. Однако слова, скорее всего, разойдутся с делами. Как показали полтора года правления нынешней американской администрации, она ломает стереотипы респектабельного внешнеполитического поведения и вполне готова к лобовому столкновению даже с ближайшими союзниками, не говоря уж о таких государствах, как Китай и Россия. В случае если Вашингтон не согласится на уступки дружественным европейским государствам, они останутся привержены этому договору в значительной степени декларативно, но на практике их сотрудничество с Ираном будет неизбежно ограничиваться. В случаях Великобритании, Франции и Германии вопрос о таком сотрудничестве решается не столько правительствами, сколько бизнесом. А крупнейшие, сплошь транснациональные, корпорации вряд ли захотят конфликтовать с самым влиятельным государством мира ради проектов в Иране. Поэтому, если США в иранском вопросе пойдут на радикальные меры, ничто не помешает правительствам западных держав сохранять горячую приверженность СВПД на словах, на деле не слишком усердно развивая экономическое сотрудничество с Тегераном.
Иное дело — Китай и Россия. Каждое по своим причинам, эти государства, скорее всего, готовы к реальному конфликту с Вашингтоном по очередному, на этот раз иранскому, вопросу. России в нынешней внешнеполитической обстановке терять особенно нечего, а отношения с Ираном для нее достаточно важны. Бонусом для Москвы станет то, что в данном случае Вашингтон окажется в меньшинстве — не только на пестрой международной арене, но и в кругу развитых стран Запада.
Что касается Китая, то в свете разворачивающейся широкомасштабной торговой войны с США небывалая экономическая конфронтация двух сверхдержав становится реальностью, и Пекин как раз находится в процессе проработки ответа на болезненные антикитайские шаги Вашингтона, такие как всеобъемлющие пошлины на товары из Поднебесной. В этих условиях демонстративная самостоятельность на иранском направлении, вызывающая сочувствие у других лидирующих стран, придется весьма кстати. К тому же Иран — значимый для КНР поставщик углеводородов, который под санкционным давлением станет еще сговорчивее по отношению к богатейшему государству мира.
Какие бы послабления ни ввел Вашингтон к своим антииранским санкциям, меньше всего их следует ожидать в атомной сфере: она является (наряду с ракетными носителями) главным яблоком раздора, из-за которого (или под предлогом которого) США, при деятельном участии Израиля, затеяли пересмотр СВПД. Между тем именно Россия и Китай больше всего вовлечены в иранскую атомную отрасль. Москва, как известно, развернула масштабное сотрудничество с Тегераном в ядерной сфере — достаточно вспомнить расширение АЭС «Бушер». Также существенна активность в этой области Китая: он и в прежние десятилетия был вторым партнером Тегерана в атомных делах (к примеру, поставил Исламской Республике четыре небольших исследовательских реактора); теперь же, после заключения СВПД, китайцы планировали расширяться на иранском рынке: в частности, взялись за переделку (первоначально при содействии США) недостроенного и уже частично демонтированного тяжеловодного реактора в Араке, а также вели переговоры о внедрении в Иране китайских технологий ядерной генерации.
Трудно себе представить, чтобы в нынешнем политико-экономическом контексте Москва или Пекин под нажимом Вашингтона отступились от сотрудничества с Ираном, в том числе в атомной области. Может ли позиция КНР и России стать поводом для ответных действий со стороны Соединенных Штатов? Например, в виде санкций против китайских и российских компаний, которые сотрудничают с Ираном в сфере мирного атома. Подтолкнуть американскую администрацию к подобным действиям может стремление заодно ограничить экспансию Китая и России на глобальном рынке ядерных технологий.
Что касается России, то, по признанию представителей американской ядерной отрасли, русских «стало слишком много» на глобальном атомном рынке, где США уже неприлично отстают. Иран — еще один (и едва ли не самый удобный) повод взять реванш, вставив палки в колеса формально наиболее успешному мировому поставщику ядерных технологий.
После демарша Вашингтона все остальные подписанты СВПД подтвердили приверженность соглашению и решимость следовать ему без участия США. В июне европейские союзники Соединенных Штатов — Великобритания, Франция, Германия — при поддержке Евросоюза официально призвали Вашингтон ограничить санкционный режим, исключив из сферы его действия компании, успевшие после вступления в силу СВПД установить деловые связи с Ираном и затеять там крупные проекты. Правительства названных государств выразили решимость принять, в случае необходимости, контрмеры для защиты своих компаний от американского санкционного давления, в том числе используя механизмы ВТО.
Налицо редкое единодушие (на словах) столь разнородных глобальных игроков. Однако слова, скорее всего, разойдутся с делами. Как показали полтора года правления нынешней американской администрации, она ломает стереотипы респектабельного внешнеполитического поведения и вполне готова к лобовому столкновению даже с ближайшими союзниками, не говоря уж о таких государствах, как Китай и Россия. В случае если Вашингтон не согласится на уступки дружественным европейским государствам, они останутся привержены этому договору в значительной степени декларативно, но на практике их сотрудничество с Ираном будет неизбежно ограничиваться. В случаях Великобритании, Франции и Германии вопрос о таком сотрудничестве решается не столько правительствами, сколько бизнесом. А крупнейшие, сплошь транснациональные, корпорации вряд ли захотят конфликтовать с самым влиятельным государством мира ради проектов в Иране. Поэтому, если США в иранском вопросе пойдут на радикальные меры, ничто не помешает правительствам западных держав сохранять горячую приверженность СВПД на словах, на деле не слишком усердно развивая экономическое сотрудничество с Тегераном.
Иное дело — Китай и Россия. Каждое по своим причинам, эти государства, скорее всего, готовы к реальному конфликту с Вашингтоном по очередному, на этот раз иранскому, вопросу. России в нынешней внешнеполитической обстановке терять особенно нечего, а отношения с Ираном для нее достаточно важны. Бонусом для Москвы станет то, что в данном случае Вашингтон окажется в меньшинстве — не только на пестрой международной арене, но и в кругу развитых стран Запада.
Что касается Китая, то в свете разворачивающейся широкомасштабной торговой войны с США небывалая экономическая конфронтация двух сверхдержав становится реальностью, и Пекин как раз находится в процессе проработки ответа на болезненные антикитайские шаги Вашингтона, такие как всеобъемлющие пошлины на товары из Поднебесной. В этих условиях демонстративная самостоятельность на иранском направлении, вызывающая сочувствие у других лидирующих стран, придется весьма кстати. К тому же Иран — значимый для КНР поставщик углеводородов, который под санкционным давлением станет еще сговорчивее по отношению к богатейшему государству мира.
Какие бы послабления ни ввел Вашингтон к своим антииранским санкциям, меньше всего их следует ожидать в атомной сфере: она является (наряду с ракетными носителями) главным яблоком раздора, из-за которого (или под предлогом которого) США, при деятельном участии Израиля, затеяли пересмотр СВПД. Между тем именно Россия и Китай больше всего вовлечены в иранскую атомную отрасль. Москва, как известно, развернула масштабное сотрудничество с Тегераном в ядерной сфере — достаточно вспомнить расширение АЭС «Бушер». Также существенна активность в этой области Китая: он и в прежние десятилетия был вторым партнером Тегерана в атомных делах (к примеру, поставил Исламской Республике четыре небольших исследовательских реактора); теперь же, после заключения СВПД, китайцы планировали расширяться на иранском рынке: в частности, взялись за переделку (первоначально при содействии США) недостроенного и уже частично демонтированного тяжеловодного реактора в Араке, а также вели переговоры о внедрении в Иране китайских технологий ядерной генерации.
Трудно себе представить, чтобы в нынешнем политико-экономическом контексте Москва или Пекин под нажимом Вашингтона отступились от сотрудничества с Ираном, в том числе в атомной области. Может ли позиция КНР и России стать поводом для ответных действий со стороны Соединенных Штатов? Например, в виде санкций против китайских и российских компаний, которые сотрудничают с Ираном в сфере мирного атома. Подтолкнуть американскую администрацию к подобным действиям может стремление заодно ограничить экспансию Китая и России на глобальном рынке ядерных технологий.
Что касается России, то, по признанию представителей американской ядерной отрасли, русских «стало слишком много» на глобальном атомном рынке, где США уже неприлично отстают. Иран — еще один (и едва ли не самый удобный) повод взять реванш, вставив палки в колеса формально наиболее успешному мировому поставщику ядерных технологий.
ПРОГНОЗЫ
Ренессанс под вопросом
В последние годы власти Японии в целом благосклонны к атомной энергетике: в отличие от предшественников, заявлявших вскоре после аварии на АЭС «Фукусима-1» о намерении отказаться от ядерной генерации, прежнее и нынешнее (во главе с Синдзо Абэ) правительства стремятся ее реанимировать и сохранить в энергобалансе. На этом фоне с 2015 года уже вернулись к работе восемь из примерно 40 работоспособных энергоблоков АЭС, «воскресли» несколько атомных проектов, стали снижаться цены на электричество благодаря включению дешевой атомной генерации в энергобаланс и т. д.
Однако местные власти отдельных префектур, критически настроенные к атомной энергетике, а также небывало жесткие нормы ядерной безопасности, значительно усиленные под влиянием Фукусимы, препятствуют осуществлению благих намерений Токио. Выполнение требований нового, созданного после катастрофы 2011 года независимого регулятора — Ведомства по ядерному регулированию — очень дорого обходится японским компаниям. Местный атомный надзор и раньше отличался чрезмерной дотошностью, что вызывало длительные проверки и простои многих блоков и приводило к весьма посредственному на мировом фоне КИУМ японского атомного парка. Новый же свод правил ядерной безопасности, сформулированный в течение двух с половиной лет после аварии, установил жесточайшие требования к оценке сейсмических рисков и сейсмостойкости (минимальные показатели превышают рекордные для АЭС других стран мира), устойчивости к цунами (все японские АЭС расположены на побережье, из них несколько — в зоне риска феноменальных сейсмических волн), аварийному энергоснабжению и расхолаживанию, нейтрализации водорода, прочностным характеристикам контейнмента и т. д. Необходимые доработки «индивидуальны» для каждой АЭС и блока; в ряде случаев они требуют девятизначных сумм в долларах и нескольких лет работы. Кроме того, особые требования выдвигают местные власти, согласие которых (затрагивающее иногда инженерные аспекты) также необходимо для перезапуска каждого реактора. Это приводит к тому, что владельцы ряда энергоблоков АЭС все еще раздумывают над их дальнейшей судьбой (заявки на возвращение в работу поданы не на все формально действующие блоки) либо уже вынесли им приговор, решив снять с эксплуатации.
Примечательно, что раньше подобные решения касались почти исключительно старых, среднемощных блоков, у которых себестоимость произведенного киловатт-часа по определению выше, чем у вдвое-втрое более производительных установок. Если не считать исправного 6-го блока аварийной АЭС «Фукусима-1» мощностью 1067 МВт, закрытого в 2013 году «за компанию» с остальными на этой станции, до недавнего времени в Японии досрочно снимались с эксплуатации только блоки мощностью ~300−800 МВт. Теперь же нарождается новое явление — досрочное закрытие гигаваттных блоков, нетипичное для других стран (редчайшие исключения продиктованы главным образом неэкономическими мотивами). Так, в начале весны 2018 года японская компания KEPCO (не путать с одноименным корейским холдингом) подала заявку на вывод из эксплуатации двух первых блоков с водой под давлением атомной станции «Ои» мощностью 1175 МВт и 1180 МВт брутто. Как ранее поясняла компания, она не нашла экономически приемлемого варианта усиления контейнмента, необходимого для удовлетворения новым требованиям ядерной безопасности. Другой пример: в середине июня нынешнего года руководитель компании Tepco заявил о намерении вывести из эксплуатации все четыре энергоблока АЭС «Фукусима-2» мощностью 1100 МВт каждый. Эта станция, расположенная в нескольких километрах от печально известной АЭС «Фукусима-1», принадлежащей тому же владельцу, оказалась в зоне воздействия пресловутого стихийного бедствия, однако практически не пострадала, сохранив работоспособность. Не исключено, что аналогичная судьба может в дальнейшем постигнуть некоторые блоки с кипящими реакторами той же конструкции и мощности на АЭС «Касивадзаки-Карива», под которые давно «копают» местные власти.
В общей сложности за годы, прошедшие с момента аварии в Фукусиме, японские энергокомпании приняли решение о досрочном выводе из эксплуатации двух десятков реакторов. Кроме того, остановилась реализация большинства из 14 намеченных до Фукусимы проектов создания новых ядерных мощностей. В стадии строительства — два блока, но перспективы их ввода в работу неопределенны. В общем, японская атомная энергетика физически тает, так что снижение ее удельного веса в генерации с предфукусимского уровня в 25−30% до 20−22% к 2030 году (как предполагается в актуальной правительственной энергостратегии) пока выглядит более чем оптимистичным сценарием на фоне весьма сдержанного поведения главных инвесторов отрасли. Ведь в существующих регуляторных условиях они порой не готовы даже запускать действующие атомные блоки, не говоря уже о том, чтобы строить новые.
Примечательно, что раньше подобные решения касались почти исключительно старых, среднемощных блоков, у которых себестоимость произведенного киловатт-часа по определению выше, чем у вдвое-втрое более производительных установок. Если не считать исправного 6-го блока аварийной АЭС «Фукусима-1» мощностью 1067 МВт, закрытого в 2013 году «за компанию» с остальными на этой станции, до недавнего времени в Японии досрочно снимались с эксплуатации только блоки мощностью ~300−800 МВт. Теперь же нарождается новое явление — досрочное закрытие гигаваттных блоков, нетипичное для других стран (редчайшие исключения продиктованы главным образом неэкономическими мотивами). Так, в начале весны 2018 года японская компания KEPCO (не путать с одноименным корейским холдингом) подала заявку на вывод из эксплуатации двух первых блоков с водой под давлением атомной станции «Ои» мощностью 1175 МВт и 1180 МВт брутто. Как ранее поясняла компания, она не нашла экономически приемлемого варианта усиления контейнмента, необходимого для удовлетворения новым требованиям ядерной безопасности. Другой пример: в середине июня нынешнего года руководитель компании Tepco заявил о намерении вывести из эксплуатации все четыре энергоблока АЭС «Фукусима-2» мощностью 1100 МВт каждый. Эта станция, расположенная в нескольких километрах от печально известной АЭС «Фукусима-1», принадлежащей тому же владельцу, оказалась в зоне воздействия пресловутого стихийного бедствия, однако практически не пострадала, сохранив работоспособность. Не исключено, что аналогичная судьба может в дальнейшем постигнуть некоторые блоки с кипящими реакторами той же конструкции и мощности на АЭС «Касивадзаки-Карива», под которые давно «копают» местные власти.
В общей сложности за годы, прошедшие с момента аварии в Фукусиме, японские энергокомпании приняли решение о досрочном выводе из эксплуатации двух десятков реакторов. Кроме того, остановилась реализация большинства из 14 намеченных до Фукусимы проектов создания новых ядерных мощностей. В стадии строительства — два блока, но перспективы их ввода в работу неопределенны. В общем, японская атомная энергетика физически тает, так что снижение ее удельного веса в генерации с предфукусимского уровня в 25−30% до 20−22% к 2030 году (как предполагается в актуальной правительственной энергостратегии) пока выглядит более чем оптимистичным сценарием на фоне весьма сдержанного поведения главных инвесторов отрасли. Ведь в существующих регуляторных условиях они порой не готовы даже запускать действующие атомные блоки, не говоря уже о том, чтобы строить новые.
КОНКУРЕНТЫ
Непростая цифровизация
В июне стало известно о том, что США взяли очередную высоту в сфере информационных технологий: Окриджская национальная лаборатория, подчиненная министерству энергетики, объявила о запуске на платформе IBM суперкомпьютера Summit пиковой производительностью 200 петафлопс (~200 квадриллионов — миллионов миллиардов — операций с плавающей запятой в секунду).
На очереди в ближайшие годы — взятие нового рубежа: постройка сверх-ЭВМ, чья мощность будет измеряться в эксафлопсах — квинтиллионах (1018, или миллиард миллиардов) операций в секунду. Еще в начале 2010-х годов США намечали взять этот рубеж в 2018 году, однако замешкались на несколько лет. Специально для ускорения работ, например, в бюджет Минэнерго на 2018 финансовый год было заложено полмиллиарда долларов. Новая цель — преодолеть эксафлопсный порог в 2021 году, создав последовательно два суперкомпьютера разной архитектуры. На пятки США уже наступают китайцы, планирующие построить эксафлопсную машину к 2020 году.
Вообще в последние 10 лет главная суперкомпьютерная гонка развернулась именно между двумя этими лидерами — Китаем и США. В 2008 году компьютер Road Runner компании IBM впервые взял петафлопсный рубеж, став чемпионом мира примерно на два года. В 2010 году в Китае была создана мощнейшая в мире вычислительная машина «Тьяньхэ-1A». В 2012 году ее существенно опередил американский суперкомпьютер Titan компании Cray, выпущенный в той же Окриджской нацлаборатории. Он продержался в лидерах пару лет, пока не уступил пальму первенства китайскому «Тьяньхэ-2», который затем опередила китайская же машина Sunway TaihuLight. И вот виртуальный кубок снова вернулся в Соединенные Штаты.
Суперкомпьютеры, позволяющие эффективно моделировать сложные физические и другие процессы (например, термоядерные взрывы), — важный фактор национальной безопасности, особенно в условиях запрета на ядерные испытания. Неудивительно, что суперкомпьютеры в США, Китае, России и ряде других государств создаются при центрах, так или иначе связанных с ядерно-оружейным комплексом. Однако в последние десятилетия этот сектор претерпел существенную технологическую и рыночную унификацию с гражданской сферой. В отличие от прежних сверхмощных ЭВМ (типа ранних американских Cray или советских БЭСМ и «Эльбрусов»), создававшихся как уникальные системы с централизованной архитектурой и криогенным оборудованием под стать хладокомбинату, современные суперкомпьютеры основаны на кластерном принципе — соединении большого числа однотипных серверов, при котором количество переходит в качество. При этом используются многие компоненты и технологии, нашедшие применение в общедоступной коммерческой области — производстве и сбыте стандартных продуктов B2B или даже электронного «ширпотреба».
Финансовая и технологическая опора на рыночные продукты широкого потребления — главное отличие и преимущество западных высокотехнологичных компаний от схожих по профилю, но в корне иных по идеологии российских структур военно-промышленного комплекса. Западные IT-компании развернуты в сторону коммерческого потребителя, даже если выполняют крупномасштабные государственные заказы; аналогичные российские структуры по-прежнему обращены лицом к государству, от которого, в основном, и ждут денег или на худой конец содействия в сбыте продукции (ее заказчиками нередко становятся опять же государственные структуры). Хотя отечественные носители высоких технологий с некоторых пор также озаботились коммерциализацией своих разработок (особенно Росатом с его программой «Новых бизнесов»), на деле их успехи в сфере IT все еще достаточно скромны. Речь идет о конкурентоспособной на открытом рынке элементной базе отечественного производства и собранном из нее, опять-таки конкурентоспособном, «железе», которое должно быть не только высокопроизводительным, но и надежным, компактным, энергоэффективным и при этом сравнительно недорогим. Нет ни одной страны — лидера в сфере IT, которая не производила бы, наряду с мощными серверами и суперкомпьютерами, потребительскую электронику (настольные ПК, ноутбуки, планшеты, смартфоны и т. п.). Между тем российские технологии до сих пор не завоевали сколько-нибудь заметной доли даже на собственном рынке и даже относительно простых устройств, таких как мобильные телефоны. Можно создать еще два «Минцифраза», построить три «Сколковых» и учредить «Госкорпорацию светлого цифрового будущего», но пока отечественная IT-сфера не обзаведется опорой на широкий коммерческий рынок, она так и будет ковылять на одной ноге.
Вообще в последние 10 лет главная суперкомпьютерная гонка развернулась именно между двумя этими лидерами — Китаем и США. В 2008 году компьютер Road Runner компании IBM впервые взял петафлопсный рубеж, став чемпионом мира примерно на два года. В 2010 году в Китае была создана мощнейшая в мире вычислительная машина «Тьяньхэ-1A». В 2012 году ее существенно опередил американский суперкомпьютер Titan компании Cray, выпущенный в той же Окриджской нацлаборатории. Он продержался в лидерах пару лет, пока не уступил пальму первенства китайскому «Тьяньхэ-2», который затем опередила китайская же машина Sunway TaihuLight. И вот виртуальный кубок снова вернулся в Соединенные Штаты.
Суперкомпьютеры, позволяющие эффективно моделировать сложные физические и другие процессы (например, термоядерные взрывы), — важный фактор национальной безопасности, особенно в условиях запрета на ядерные испытания. Неудивительно, что суперкомпьютеры в США, Китае, России и ряде других государств создаются при центрах, так или иначе связанных с ядерно-оружейным комплексом. Однако в последние десятилетия этот сектор претерпел существенную технологическую и рыночную унификацию с гражданской сферой. В отличие от прежних сверхмощных ЭВМ (типа ранних американских Cray или советских БЭСМ и «Эльбрусов»), создававшихся как уникальные системы с централизованной архитектурой и криогенным оборудованием под стать хладокомбинату, современные суперкомпьютеры основаны на кластерном принципе — соединении большого числа однотипных серверов, при котором количество переходит в качество. При этом используются многие компоненты и технологии, нашедшие применение в общедоступной коммерческой области — производстве и сбыте стандартных продуктов B2B или даже электронного «ширпотреба».
Финансовая и технологическая опора на рыночные продукты широкого потребления — главное отличие и преимущество западных высокотехнологичных компаний от схожих по профилю, но в корне иных по идеологии российских структур военно-промышленного комплекса. Западные IT-компании развернуты в сторону коммерческого потребителя, даже если выполняют крупномасштабные государственные заказы; аналогичные российские структуры по-прежнему обращены лицом к государству, от которого, в основном, и ждут денег или на худой конец содействия в сбыте продукции (ее заказчиками нередко становятся опять же государственные структуры). Хотя отечественные носители высоких технологий с некоторых пор также озаботились коммерциализацией своих разработок (особенно Росатом с его программой «Новых бизнесов»), на деле их успехи в сфере IT все еще достаточно скромны. Речь идет о конкурентоспособной на открытом рынке элементной базе отечественного производства и собранном из нее, опять-таки конкурентоспособном, «железе», которое должно быть не только высокопроизводительным, но и надежным, компактным, энергоэффективным и при этом сравнительно недорогим. Нет ни одной страны — лидера в сфере IT, которая не производила бы, наряду с мощными серверами и суперкомпьютерами, потребительскую электронику (настольные ПК, ноутбуки, планшеты, смартфоны и т. п.). Между тем российские технологии до сих пор не завоевали сколько-нибудь заметной доли даже на собственном рынке и даже относительно простых устройств, таких как мобильные телефоны. Можно создать еще два «Минцифраза», построить три «Сколковых» и учредить «Госкорпорацию светлого цифрового будущего», но пока отечественная IT-сфера не обзаведется опорой на широкий коммерческий рынок, она так и будет ковылять на одной ноге.
Тренды оценивал наш аналитик Ингард Шульга.
Мнение автора может не совпадать с мнением редакции.
Мнение автора может не совпадать с мнением редакции.
ДРУГИЕ МАТЕРИАЛЫ НОМЕРА
