Тренды: АВГУСТ–СЕНТЯБРЬ 2017

Раньше по масштабу обогащения урана США делили с Советским Союзом мировое первенство, уступая СССР в эффективности технологий. К концу 1970-х годов американские мощности превышали 17 млн единиц работы разделения (ЕРР), однако затем Вашингтон поэтапно закрыл заводы по обогащению урана на всех трех своих площадках: в 1987 году прекратили работу военные разделительные комплексы в Ок-Ридже (штат Теннесси), в 2001 году — коммерческий газодиффузионный завод в Пайктоне (штат Огайо), в 2013 году — аналогичный по профилю в Падъюке (штат Кентукки). Ряд компаний (USEC, Areva, Urenco, GLE, дочерние структуры Росатома) выступили с предложениями о строительстве в США заводов для обогащения урана.

Однако пока частично реализован лишь проект американской «дочки» европейской компании Urenco: в 2010 году она ввела в эксплуатацию первую очередь предприятия в Юнисе (штат Нью-Мексико), мощность которого к началу 2017 года достигла ~4,7 млн ЕРР. В настоящее время этот завод обеспечивает ~1/3 потребностей рынка обогащения США (они составили в 2016 году 14,3 млн ЕРР). Соответственно, около 2/3 ЕРР поступает в Соединенные Штаты из-за рубежа. Импорт в этой области начал преобладать над внутренними поставками с 1999 года, а в 2001–2008 годах он обеспечивал до ~90 % рынка ЕРР США. При этом Россия покрывала до 40–50 % потребностей этого рынка.

В последние годы зависимость от импорта снижается по мере расширения американских разделительных мощностей. Уменьшилась и российская доля: после завершения в конце 2013 года реализации соглашения «ВОУ-НОУ» она снизилась в 1,5–2 раза (в 2016 году она составила ~22 %). И хотя Urenco (чья доля в одном только импорте в США в том же году достигла ~36 %) сильно потеснила структуры Росатома на американском рынке, российский поставщик по-прежнему остается одним из ключевых. Так сможет ли прекращение российских поставок стать эффективной контрсанкцией?

Казалось бы, потеря 20 % предложения может привести американский рынок в замешательство. Однако есть целый ряд факторов, делающих такой шаг со стороны России бессмысленным.

Во-первых, эксплуатирующие АЭС американские энергокомпании, трейдеры и госструктуры располагают запасами обогащенного урана (в форме урансодержащих материалов и свежего ядерного топлива) более чем на год нормального функционирования ядерной энергетики. В случае проведения мероприятий по оптимизации (изменение топливных циклов, снижение КИУМ с переброской нагрузки на другие виды генерации тех же компаний и тому подобных) эти запасы можно растянуть и на более длительный срок, минимизировав финансовые потери, которые, конечно же, будут.

Во-вторых, США располагают значительными запасами высокообогащенного урана (ВОУ), лишь часть которых уже была использована в рамках программ перевода ВОУ в НОУ для производства ядерного топлива АЭС, а также для фабрикации топлива военно-морского флота. В случае возникновения дефицита ЕРР на рынке практика разбавления ВОУ может быть расширена.

В-третьих, имеются определенные резервы расширения импорта ЕРР от некоторых «нероссийских» поставщиков. Не случайно, как отмечалось, в последние годы диверсификация импортных поставок значительно возросла: место российских ЕРР отчасти занимали другие, главным образом европейские и китайские. Более того, в случае применения российских контрсанкций может сложиться парадоксальное положение, при котором компенсация потерь от них для американского рынка будет осуществляться с российской же помощью.

Например, китайские компании могут расширить закупки ЕРР или технологий обогащения из России, что позволит им высвободить собственные разделительные мощности (которые растут даже быстрее китайской ядерной генерации) для дополнительной поставки на рынок США. Для устранения этой ситуации России придется ограничивать некоторые статьи атомного экспорта в Китай, что было бы чревато далеко идущими негативными последствиями для российской ядерной отрасли и не только для нее.

В-четвертых, уход российского поставщика с американского рынка спровоцирует активизацию ввода новых мощностей и технологий обогащения в США и в некоторых других странах, готовых поставлять ЕРР на американский рынок. Более того, он сделает рентабельными некоторые проекты, которые до сих пор тормозились именно из экономических соображений. И хотя эти меры потребуют определенного времени, благодаря факторам, обозначенным выше, американский рынок может потерпеть. В итоге же получится как в поговорке «свято место пусто не бывает»: Россия просто отдаст часть своей рыночной доли другим поставщикам.

Наконец, в‑пятых, подавляющая часть объема импорта ЕРР на американский рынок осуществляется по долгосрочным договорам. Прекращение поставок означало бы грубое нарушение контрактных обязательств, что в одночасье подорвало бы доверие рынка к Росатому, заработанное десятилетиями (СССР/Россия действует на открытом мировом рынке обогащения с 1960-х годов). Причем акция в отношении США «аукнулась» бы на других важнейших для России региональных рынках: например, Евросоюз, и так уже принимающий меры для снижения зависимости от нашей страны в сфере ЯТЦ, получил бы основания для ускорения этого процесса.

Таким образом, сценарию остановки десятков американских ядерных блоков из-за прекращения поставок российского обогащенного урана вряд ли суждено реализоваться. Такие контрсанкции ударят бумерангом по российским интересам, нанеся им гораздо больший урон, чем американским.

В прошлом столетии такое разделение имело место в большинстве стран мира, обладавших собственными технологиями ядерной генерации (в США, Великобритании, Германии, Южной Корее, Канаде, Франции, Японии, Швеции), а также в государствах, не располагавших комплексными компетенциями в этой сфере. Оно существовало даже в СССР, при всей централизации его экономики и атомной индустрии: ведь большинство советских АЭС были выведены из подчинения атомного министерства — Минсредмаша.

В последние два десятилетия получила развитие иная модель: все больше проектов сооружения атомных станций в мире стали осуществляться при участии поставщиков технологий в качестве инвесторов — чаще всего конгломератами или инвестиционными консорциумами энергокомпаний и вендоров.

Порой «чистые» вендоры остаются единственными участниками потенциальных проектов внедрения их технологий (например, Toshiba или Hitachi в ряде проектов в США и Великобритании), хотя при этом они стремятся найти соинвесторов, коими частенько оказываются опять-таки энергокомпании. В отдельных случаях доходит до того, что вендоры инвестируют в использование не только своих реакторных технологий, но и технологий конкурирующих поставщиков: подобные прецеденты есть в Китае и в Индии.

Спайка двух, в общем-то, разных бизнесов больше проявляется на уровне компаний, а не стран. Картина по странам сильно различается. Так, участие поставщиков ядерных технологий в генерации пока не слишком характерно для рынков США, Японии, Швеции, Канады, Германии, Испании, Швейцарии, Бельгии, где выработка энергии на АЭС по-прежнему существует преимущественно в виде отдельного бизнеса, нередко сопряженного с другими видами генерации и поставкой разных энергоносителей. Однако в ряде других государств в атомной энергетике доминируют (традиционно или с недавних пор) конгломераты энергокомпаний и вендоров, например, в России, Южной Корее, Китае, Великобритании, Индии, Франции.

Еще ярче выражен этот симбиоз на уровне мировых поставщиков ядерных технологий. В последние годы появился целый ряд новых примеров такого переплетения бизнесов, среди них: недавние договоренности дочерних структур Росатома с турецкими компаниями о совместном строительстве АЭС «Аккую»; слияние в Китае поставщика технологий SNPTC и энергокомпании CPI, в результате которого возникла группа SPIC; покупка Росатомом доли в проекте строительства АЭС «Ханхикиви» в Финляндии; приход Hitachi, Toshiba и CGN на британский рынок строительства АЭС в качестве инвесторов; фактическое поглощение EDF реакторостроительного бизнеса Areva.

При всем разнообразии причин этого явления в разных государствах, существуют некоторые универсальные мотивы для симбиоза вендоров и энергокомпаний. В отличие от ситуации 1960–1970-х годов, когда во многих странах наблюдался инвестиционный бум в ядерной генерации, сегодня частный бизнес (негосударственные деньги) идет в эту сферу, как правило, менее охотно.

В этих условиях вендоры стремятся подтолкнуть продвижение своих разработок, застолбив собственные позиции в сфере применения технологий ядерной генерации и контролируя процесс «изнутри». В то же время энергокомпании могут лучше управлять рентабельностью проекта, получив контроль над сферой поставки технологии, которую они решили внедрять в качестве типовой.

В итоге сегодня вовлеченность вендоров в генерирующий бизнес становится все более типичным явлением: уже большинство из них инвестируют в генерацию или входят в общие холдинговые структуры с генерирующими компаниями. Эта тенденция, похоже, набирает силу.

Однако пока эти обещания не конкретизированы, а ситуация в атомной индустрии осложняется на глазах. Вслед за весенним известием о банкротстве Westinghouse новым неприятным сюрпризом для отрасли стал отказ от строительства двух блоков AP1000 на АЭС «Ви-Си Саммер», о котором к началу августа объявили оба акционера проекта: компании South Carolina Electric & Gas и Santee Cooper. По их оценкам, в сложившихся обстоятельствах блоки № 2 и № 3 были бы достроены на 4–6 лет позже первоначально намеченного срока и обошлись бы в 1,5–2 раза дороже, чем предполагалось на старте проекта (более $21 млрд с учетом дополнительных выплат по кредитам).

Схожие проблемы испытывает аналогичный проект расширения АЭС «Вогл», который, правда, имеет ряд преимуществ (больший объем полученных финансовых гарантий, большее число потребителей электроэнергии). Между тем последние графики пусков новых блоков обеих станций, строительство которых ведется около четырех лет, были почти впритык подогнаны к началу 2021 года — крайнему сроку, который позволял этим (и только этим) проектам претендовать на получение налоговых вычетов в размере до ~2 центов за каждый киловатт-час выработки в течение первых восьми лет работы блоков, что могло бы сэкономить владельцам АЭС ни много ни мало десятки процентов текущей себестоимости генерации. Теперь шансы получения таких преференций растаяли, что, по признанию владельцев проекта расширения «Ви-Си Саммер», стало еще одной причиной отказа от него.

Компания Georgia Power, основной акционер строящихся блоков № 3 и № 4 АЭС «Вогл», обещала принять решение о своем участии в проекте до конца августа. Однако даже если инвесторы «Вогл» в конце концов согласятся завершить сооружение одного или обоих блоков, такое решение нельзя будет считать окончательным, поскольку рыночная ситуация меняется не в лучшую сторону.

Достаточно вспомнить истории десятков недостроенных в 1980–­1990-х годах в США ядерных энергоблоков, в том числе наименее драматичные примеры АЭС «Уоттс Бар» и «Беллефонте», к проектам которых инвесторы все же вернулись спустя десятилетия, но в урезанном виде. Во многих подобных случаях инвестиционные решения неоднократно пересматривались, нередко весьма радикально.

Таким образом, первые и единственные за три десятилетия атомные стройки «с нуля», которые стали символами ядерного ренессанса в Соединенных Штатах, находятся в глубоком кризисе. Если не полный, то частичный крах уже налицо: крупнейший совладелец второй очереди АЭС «Ви-Си Саммер» «закопал в землю» около $5 млрд, истраченных на проект; основной акционер новых блоков АЭС «Вогл» в случае отказа от строительства потеряет более $6 млрд, а в случае его продолжения истратит на $1–2 млрд больше, чем предполагалось до недавнего времени, лишившись при этом упомянутых налоговых послаблений. То есть во всех случаях речь идет о существенных потерях по сравнению с тем, на что рассчитывали инвесторы.

Все это крайне негативный сигнал для других потенциальных инвесторов в ядерную генерацию США. Собственно, ажиотажа среди них и так не наблюдалось: многие другие проекты с реакторами последних поколений фактически застопорились, пройдя часть затратных лицензионных процедур. Это происходило на фоне череды закрытий владельцами действующих и технически вполне исправных ядерных блоков, объясняющихся существенным ужесточением конкурентных условий для атомных станций в США в нынешнем столетии.

Среди факторов, осложняющих положение американских АЭС: развитие во многих регионах страны конкурентных рынков электроэнергии (условия на которых неблагоприятны для атомных станций); сильное удешевление газовой генерации; заметное повышение энергоэффективности; преференции возобновляемым источникам энергии; негативное отношение властей некоторых штатов к ядерной энергетике и так далее. Эти факторы приводят к тому, что АЭС выживают преимущественно на регулируемых рынках электроэнергии (которые сохраняются лишь в части регионов, не совпадающих с административными границами штатов) и там же затеваются все проекты строительства новых ядерных блоков.

Серьезные проблемы с проектами «Вогл» и «Ви-Си Саммер» показывают инвесторам, что даже при наиболее благоприятных обстоятельствах (наличие регулируемых тарифов; возможность получения налоговых вычетов; госгарантии и так далее) капиталовложения в атомную энергетику США сегодня крайне рискованны. Без новых преференций частный бизнес оживления и тем паче развития отрасли не обеспечит. Предотвратить остановку ядерного ренессанса в Соединенных Штатах сегодня смогут только специальные меры государственной поддержки атомной энергетики. Нечто подобное, очевидно, имел в виду президент Д. Трамп, объявив о скором ее возрождении.

Однако не меньшую поддержку от его политики получат конкуренты АЭС, в том числе газовая генерация, которая и без того теснит ядерную на рынках, а также, возможно, угольная, которая во многих других странах, наоборот, сходит со сцены, повышая шансы АЭС выжить.

Что касается адресной господдержки американской атомной отрасли, то до сих пор ее проблемой была чрезвычайная избирательность: федеральная власть выделяет значительные ресурсы, но лишь на несколько проектов, выбранных более или менее субъективно. При этом основные меры касаются, например, внедрения (некоторых) реакторов новых поколений, тогда как борьба за выживание более 60 действующих американских атомных станций остается частным делом бизнеса, которому в отдельных случаях активно сочувствуют, а иногда мешают региональные власти.

Итак, чтобы декларации Белого дома стали явью, он должен предложить конкретные меры, распространяющие льготные режимы внутри страны на более широкий круг участников атомного рынка. Мощным ресурсом развития для американской атомной энергетики стали бы уравнивание преференций для ВИЭ и АЭС (с учетом их роли в сдерживании парниковой эмиссии), а также более полный учет специфики ядерной генерации в правилах конкурентных оптовых рынков, чего давно добивается американское атомное лобби.

Другим направлением, адресованным прежде всего поставщикам технологий, может стать стимулирование атомного экспорта: США стали отставать от наиболее агрессивных конкурентов (России, Китая) в господдержке ядерных проектов за рубежом (в том числе финансовой — в виде экспортных кредитов или гарантий). Наконец, Соединенные Штаты имеют мощный задел в сфере ядерных НИОКР: поставщики со всего мира предлагают свои новейшие разработки, пользуясь открытостью этого крупнейшего рынка для конкуренции.

Однако частные инвесторы в данной сфере, как правило, готовы рисковать еще меньше, чем с проверенными технологиями ядерной генерации. Например, активность частного бизнеса в проектах создания принципиально новых реакторных технологий сегодня четко увязана с интенсивностью господдержки. Дальше других продвигаются прорывные проекты, получающие государственное финансирование или гарантии, но таких единицы и до стадии внедрения ни один из них пока не дошел.

Расширив господдержку и доведя до реализации ряд подобных проектов, Администрация США могла бы наверстать отставание отечественной отрасли от некоторых стран в отдельных ядерных технологиях, ставшее заметным в нынешнем столетии.

Ликвидация ядерной энергетики стала одним из любимых пунктов предвыборных программ оппозиции во многих государствах: эта карта в разных вариантах и с различным успехом разыгрывалась в политической борьбе в Италии, Франции, Швеции, Бельгии, Финляндии, Испании и других странах. Раздувание ядерной фобии оказалось привлекательной и незатейливой в реализации идеей, порой объединявшей вокруг себя разношерстные политические силы, которые по многим другим вопросам не могли найти общий язык.

В ряде государств (Германии, Японии и других) правившие на момент аварии партии, чтобы сохранить власть, сочли за благо занять еще более радикальную антиядерную позицию, чем их политические оппоненты. Все это прервало развитие атомных технологий (например, в ФРГ) либо затормозило и отбросило назад этот процесс на многие годы (к примеру, в Японии).

Впрочем, некоторые государства сумели удержаться от политической «попсы», что не помешало им извлечь уроки из японской аварии, ужесточив стандарты ядерной безопасности. К ним относятся США, Китай, Россия, Великобритания, Индия, Чехия и ряд других. До последнего времени на одно из первых мест в этом списке могла претендовать Южная Корея, чей проядерный курс был одним из самых твердых. Однако разразившийся тут в 2016 году политический кризис, острая борьба за власть привели к повторению некоторых элементов антиядерного сценария, обкатанного в других регионах мира.

На фоне импичмента бывшего президента страны Пак Кын Хе и назначенных на май 2017 года досрочных президентских выборов 7 из 15 первоначально зарегистрированных кандидатов на высший государственный пост заключили пакт об отказе от атомной энергетики в случае прихода к власти. Один из них, Мун Джэ Ин, в итоге стал хозяином Синего дома и начал воплощать в жизнь предвыборный лозунг.

Новая энергостратегия, объявленная Муном, подразумевает постепенное замещение ядерной и ускоренную замену угольной генерации возобновляемыми источниками энергии. Закладка новых атомных блоков отныне прекращается. Однако, учитывая значительную роль АЭС в энергобалансе (~30 % выработки), действующим блокам позволят доработать проектный срок службы (40 лет), после чего продлевать их эксплуатацию не предполагается.

Это значит, что процесс отказа от ядерной энергетики может растянуться максимум до конца 2050-х годов. Впрочем, новый глава государства планирует переоценку устойчивости АЭС к катаклизмам, в том числе землетрясениям, которая, как свидетельствует опыт Японии, может привести к досрочному закрытию некоторых блоков, в том числе не самых старых.

Учитывая, что нарастить долю ВИЭ до десятков процентов энергобаланса быстро не удастся, ближайшие десятилетия рассматриваются как переходный период, в течение которого угольные и ядерные блоки будут замещаться не столько возобновляемыми источниками, сколько технически эффективной, но дорогой газовой генерацией, потребляющей исключительно импортное топливо. К 2030 году совокупная доля атомных и угольных станций в выработке электричества предположительно снизится с сегодняшних ~75 % до ~45 %, удельный вес газовой генерации приблизится к 30 %, а многократно возросшая в последние годы доля распределенных ВИЭ (обеспечивающих сегодня около 5 % выработки) увеличится еще в несколько раз.

Объявленный разворот на 180 градусов в энергостратегии подразумевает прекращение строительства ядерных энергоблоков в Республике Корея, за исключением, вероятно, проектов, находящихся на стадии завершения. На этом фоне компания KHNP («дочка» энергокомпании KEPCO) в мае приостановила проектирование в стране новых блоков, а в середине июля заморозила на три месяца (до предполагаемой конкретизации энергетической политики правительства) начатое недавно сооружение энергоблоков №№ 5, 6 АЭС «Шин-Кори». Пока затягивается и ввод в эксплуатацию блока № 4 АЭС «Шин-Кори», который мог бы стать вторым в мире действующим блоком с реактором APR1400.

В общем, стратегический разворот застал врасплох корейскую атомную отрасль, представители которой сегодня не понимают, что им делать. Страна, лишенная значимых энергоресурсов, полвека шаг за шагом развивала ядерные технологии, все больше замещая в энергобалансе дорогие импортные энергоносители. Этот курс пережил самые радикальные изменения политической мизансцены — от военной диктатуры до демократии западного облика. Не раз в Южной Корее происходили политические кризисы с драматичным переделом сфер влияния в верхах. Однако впервые жертвой политики может стать именно ядерная энергетика.

Независимо от деталей новой энергетической политики Сеула, ее объявленные приоритеты будут иметь ряд следствий.

Во-первых, она подразумевает существенное увеличение издержек в южнокорейской электроэнергетике. Согласно высказываниям нового главы государства 19 июня нынешнего года на церемонии закрытия старейшего в стране ядерного блока — № 1 АЭС «Кори» (отработавшего как раз около 40 лет), до сих пор приоритетами южнокорейской энергетики были эффективность и минимизация стоимости электроэнергии, тогда как безопасность и жизнь людей отходили на второй план; отныне эти приоритеты поменяются местами. «Ядерная авария в Фукусиме ясно показала, что атомные реакторы не являются ни безопасными, ни экономически эффективными, ни экологичными», — цитирует президента информагентство Yonhap.

Во-вторых, хотя новый президент упоминает экологию как один из приоритетов государственной политики, отказ от ядерной энергетики неизбежно затормозит выполнение климатических обязательств Сеула, взятых исходя из планов опережающего развития ядерной генерации как основного фактора сдерживания парниковой эмиссии.

В-третьих, переориентация энергетики на газ в среднесрочной перспективе чревата повышением энергетической зависимости страны, которая и так занимает «призовые» места в мире по объему импорта нефти, угля и газа. Прежние сценарии энергетического развития, наоборот, обеспечивали снижение этого показателя.

Наконец, в‑четвертых, энергетический разворот ставит под вопрос планы Южной Кореи на мировом атомном рынке. При позапрошлом президенте страны Ли Мен Баке была поставлена задача превращения ядерных технологий в один из столпов южнокорейского экспорта, наряду с автомобилестроением и электроникой, металлургией и судостроением. Планировалось увеличить долю зарубежных контрактов в объеме выручки KEPCO с незначительного уровня начала текущего десятилетия (4 % в 2011 году) до 50 % в 2025 году.

Предполагалось, что к 2030-м годам Южная Корея заключит за рубежом контракты на строительство до 80 ядерных энергоблоков на сумму порядка $400 млрд и станет третьим в мире экспортером ядерных технологий. Хотя после успеха в Объединенных Арабских Эмиратах (победы в 2009 году в тендере на строительство АЭС «Барака») траектория развития южнокорейского атомного экспорта отставала от этого головокружительного сценария, атомная экспансия оставалась одним из высших государственных приоритетов.

Нынешняя смена энергетического курса может лишить страну этой перспективной статьи экспорта. И даже если Сеул выберет политику «ядерного двуличия» (сворачивание атомной генерации внутри страны и ее активное продвижение за рубежом), потребители будут настороженно воспринимать предложения такого поставщика, что скажется на его конкурентных позициях.

Как свидетельствует история, все успешные экспортеры ядерных технологий развивали их у себя дома, а потеряв отечественный рынок, лишались удачи на зарубежных.

Реформирование госсектора, призванное повысить его эффективность и позволить развиваться другим сегментам экономики, осуществляется в Китае уже четверть века. Вскоре после смены верховной власти в КНР в 2012–2013 годах началась очередная фаза этого процесса, приобретшая более радикальный характер. Новейшая реформа включает, в частности, повальное превращение госпредприятий в компании и частичную приватизацию государственных активов, обычно политкорректно именуемую в китайских источниках внедрением смешанных форм собственности.

В конце июля Госсовет утвердил план действий по реструктуризации госпредприятий центрального подчинения (это порядка сотни холдинговых структур). Согласно документу, до конца 2017 года почти все подобные «холдинги», еще оставшиеся госкорпорациями в нашем понимании, будут преобразованы в акционерные общества или общества с ограниченной ответственностью. Процесс такой трансформации предусматривает (пере)оценку и секъюритизацию активов, повышение прозрачности деятельности и другие меры, направленные на дальнейшую интеграцию госструктур в рынок.

Хотя речь пока не идет о полном лишении привилегий и значительном сокращении госсектора (наоборот, официальной целью является его усиление через повышение эффективности), среди сверхзадач реформы — унификация, сближение условий работы государственных и частных компаний, демонополизация рынков.

В ряде отраслей, признаваемых стратегическими, особая роль госкомпаний сохранится. К таким сегментам относится и атомная индустрия. И хотя львиная доля ядерных активов по-прежнему останется в госсобственности, приватизация их тоже коснется.

Например, в число пилотных проектов «смешения собственности», намеченных в разных отраслях, была включена China Nuclear E&C Group — ведущий строитель атомных и военных объектов в КНР. В итоге контроль над CNEC может быть перераспределен в пользу других участников атомного рынка (ходят неподтвержденные слухи, что это будет CNNC).

Другим аспектом реструктуризации стали слияния и поглощения в госсекторе, в результате которых в нынешнем десятилетии число холдингов центрального подчинения сократилось в 1,7 раза. Из уже состоявшихся событий выделяется слияние State Nuclear Power Technology Corporation и China Power Investment Corporation, в результате которого возникла группа State Power Investment Corporation, ставшая третьим в китайской отрасли объединением, чья деятельность охватывает разные аспекты атомной энергетики.

На этом структурные реформы, судя по всему, не закончатся: Пекин планирует дальнейшую оптимизацию всего энергетического сектора с разукрупнением ведущих компаний. Хотя планы в отношении атомных структур до сих пор не обнародованы, из разных косвенных сведений можно сделать вывод, что предполагается дальнейшее формирование более универсальных компаний, объединяющих крупные производственные мощности в разных сегментах энергетики — как электрогенерации, так и топливных комплексов.

В частности, возможное слияние ряда угольных и атомных активов может ускорить сокращение доли угля в энергобалансе — это одна из главных задач долгосрочной энергетической стратегии. Руководство КНР недовольно темпами ее решения, и одним из средств стимулирования процесса может стать передача ряда угольных активов фактически под начало атомщиков.