Первые документально подтвержденные рассуждения Игоря Васильевича Курчатова о стратегии ядерного энергетического развития — не военного, а гражданского — зафиксированы в 1946 году.

А в 1949-м начались уже серьезные исследования. И с тех пор они в Курчатовском институте никогда не прекращались.

Исторической вехой был, конечно, визит Игоря Курчатова в Харуэлл, английский атомный центр, в 1956 году. Это было то еще зрелище: они с Хрущевым отправились в Англию на военном крейсере «Орджоникидзе». Хрущев взял Игоря Васильевича, чтобы продемонстрировать величие советской науки и представить его мировому сообществу, поскольку Курчатов был одним из самых закрытых людей в стране.

Все знают, что Игорь Васильевич сделал там сенсационный доклад о развитии термоядерных исследований в Советском Союзе. Это был первый открытый доклад, и, конечно, это была мировая сенсация! А за год до этого, в 1955 году, состоялась первая Женевская конференция по мирному использованию атомной энергии, проходившая при активном участии Советского Союза.

Впервые ученые мира собрались, чтобы открыто обсудить атомную энергию и ее мирное использование. И если сейчас прочитать доклад Курчатова, то мы увидим довольно стройную стратегическую программу развития атомной энергетики. Конечно, не все у Игоря Васильевича получилось, но там уже есть и водо-водяные реакторы, и уран-графитовые реакторы с кипящей водой, те, которые сейчас действуют в РБМК, и реакторы быстрые, размножающие ядерное горючее. Есть, правда, и то, что не состоялось — гомогенные реакторы и натриевые реакторы с графитовым замедлителем.

И следующий важный исторический момент: в 1968 году в первый и пока последний раз в нашей стране прошел Мировой энергетический конгресс. Это самая авторитетная площадка для обсуждения глобальных проблем энергетики. На нем с Генеральным адресом выступал уже Анатолий Петрович Александров. Его доклад — как Библия: о чем бы ты ни захотел узнать, там все есть. В том числе и такие направления, которые до сих пор в листе ожидания, например, неэлектрическое применение ядерных реакторов, то есть производство высокопотенциального тепла для металлургической или химической промышленности.

Есть там и главная стратегическая линия, которая обсуждается в наше время, — пути решения топливной проблемы. Ядерная энергетика пока почти исключительно использует изотоп 238U, который содержится в естественном уране в малых концентрациях. При определенных условиях его может не хватить для мировой ядерной энергетики. В докладе Александрова четко написано, что для устранения проблемы нужно создать двухкомпонентную ядерную энергетику, чтобы реакторы на тепловых нейтронах существовали в содружестве с реакторами на быстрых нейтронах. По этому пути мы и идем.

Регулярно, раз в несколько лет, институт Курчатова выступал с оценками развития атомной энергетики — и до, и после Чернобыля. Курчатовский институт всегда позиционировал себя как научную составляющую этой отрасли. Кстати, формально Курчатовский институт разошелся с отраслью тогда, когда сама отрасль стала более коммерческой, более заинтересованной в ближайшем результате, и институт с большими фундаментальными работами, которые надо кормить, стал ей неудобен.

Сейчас Курчатовский институт — это национальный центр, который финансируется непосредственно правительством: президент Курчатовского центра назначается Президентом страны, директор Курчатовского центра назначается премьер-министром страны, финансирование идет на развитие фундаментальных исследований.

Андрей Юрьевич Гагаринский, доктор физико-математических наук, советник директора Национального исследовательского центра «Курчатовский институт», заместитель директора Института инновационной энергетики.

Окончил Национальный исследовательский ядерный университет «МИФИ».
Автор нескольких монографий. Сфера научной деятельности: физика экспериментальных ядерных реакторов, ядерная критическая безопасность, реакторы с водой под давлением, инновационные технологии ядерного топливного цикла и атомной энергетики. Один из основателей Ядерного общества СССР, вице-президент Ядерного общества России.

Награжден орденом Мужества Российской Федерации за участие в ликвидации последствий чернобыльской аварии.

Член редакционных коллегий журналов «Атомная энергия» (Россия), Nukleonika (Польша), International Journal of Nuclear Science and Technology.

Несколько аргументов в пользу будущего
К вопросу о том, почему миру необходима атомная энергетика. Когда не очень знающий человек читает научные или полунаучные статьи, ему легко запутаться: в одних говорится, что атомная энергетика умирает и никому не нужна, в других — что она необходимый элемент общей энергетической ситуации в мире и будет обязательно развиваться.

Мы в институте согласны со вторым утверждением, и для этого есть целый ряд оснований.

Во-первых, это концентрированный источник энергии. Можно построить очень мощные, стабильно работающие станции, то есть создать базовую энергетику для страны. И это прекрасно понимают развивающиеся страны: наибольшую заинтересованность в атомной энергетике демонстрирует не самый спокойный в мире регион — Ближний Восток. Несколько лет назад мне довелось побывать на первой конференции в Саудовской Аравии, посвященной развитию атомной энергетики. Выступало много наследных принцев, в том числе один, отвечающий за всю науку и конкретно за атомную энергию. Я встал и спросил его прямо: «Ваше высочество, скажите, пожалуйста, зачем великой нефтяной стране — great oil country — атомная энергия?» Он очень обрадовался этому вопросу. Cказал, что любит Россию и там учился; затем стал объяснять, что себя, своих детей и внуков они обеспечили с помощью нефти, но нужно развиваться и нельзя всю стратегию жизни Саудовской Аравии построить на этом исчерпаемом ресурсе — нефти.

Кстати, Объединенные Арабские Эмираты сейчас интенсивно строят большую атомную станцию «Барака» — четыре блока одновременно.

И традиционный пример — Китай. Китай строит атомные блоки с такой скоростью, что мы уже начинаем побаиваться: как бы чего не вышло! При таких темпах наращивания атомной энергетики нужно очень внимательно следить за проблемой безопасности, за кадрами, потому что им не хватает кадров. Китай, кстати, в прошлом году превзошел атомную энергетику России и Кореи по объему производимой электроэнергии на атомных станциях.

Я упоминал о станциях для неэлектрического применения высокотемпературных газоохлаждаемых реакторов — ВТГР. Так вот, такие реакторы строят в Китае, и нигде больше.

Еще один очень важный момент, о котором особенно любят рассуждать европейцы: парниковый эффект, рост температуры окружающей среды в мире, который сопровождается активизацией всяких страшных явлений. Сейчас мы говорим о миллионных переселениях беженцев из-за военных конфликтов, а что будет, когда на несколько градусов поднимется температура? Люди начнут перемещаться еще более интенсивно и массово, и это уже будет глобальной катастрофой. Ведется много дискуссий по этому вопросу, в 2015 году в Париже состоялась крупная конференция. Так вот, один из элементов борьбы за климат — борьба за низкоуглеродную энергетику, то есть такую энергетику, которая не загрязняет атмосферу выбросами парниковых газов, прежде всего диоксида углерода.

Что такое низкоуглеродная энергетика? Экологи любят говорить только о солнце, ветре, гидроэнергии. Но это еще и атомная энергия. И если сравнивать эти технологии по выбросам в течение всего жизненного цикла — то есть производство металла для атомной станции и башен ветроустановок, утилизацию отходов и прочее, — то получается, что самые низкоуглеродные источники энергии — это ветер и атом.

Цифры и факты
Статистические отчеты British Petroleum выпускаются ежегодно уже 60 с лишним лет. Там содержится самый лучший анализ того, что произведено в мировой энергетике по всем вариантам: газ, уголь, нефть, биотопливо, атомная энергия, гидроэнергия и так далее.

Доля низкоуглеродной энергетики за 15 лет нынешнего века — стабильно 13–14 %. Растет солнечно-ветровая энергетика, но ее доля все еще незначительна — 2–3 % в общем производстве энергии. Атомная энергетика заметно упала после Фукусимы — с 5% до 4%, но сейчас снова растет.

7% — это гидроэнергия, но она не растет, поскольку больших перспектив создания гидростанций в мире не так уж много: это очень тяжелая технология из-за отторжения огромного количества земель.

Мы выпускали отчеты по ресурсным вопросам: доказанных ресурсов урана в мире — 15, максимум 20 миллионов тонн, плюс попутный уран при добыче фосфатов. Очень много урана в морской воде, миллиарды тонн, — но технологий извлечения пока нет.

Теперь вернемся к нашей стране. Сейчас в России 10 атомных электростанций с установленной мощностью 27 гигаватт, 35 блоков. Это не самая большая атомная энергетика в мире — в Америке, например, 96 блоков, а в Японии 40, хотя после катастрофы работают только три.

Из истории
В российской атомной энергетике после чернобыльской катастрофы произошел перелом. Мы могли вообще лишиться этой области, такие разговоры велись — но, слава богу, хватило разума от этих мыслей отказаться.

Тогда было непростое время: начало 1990-х, перестройка, многие стремились к власти — а что может быть проще, чем кричать об ужасной атомной энергетике, от которой надо спасать людей? Я помню собрание в Курчатовском институте по этому поводу: мы пытались объяснять людям, что атомная промышленность нужна. По залу бегала женщина и кричала: «Я из Крыма, вы нас погубите! В Америке все атомные станции уже закрыли, — она так почему-то думала, — а вы в Крыму пытаетесь построить станцию!» Сейчас мы это вспомнили: если бы та станция в Крыму была построена, то никаких проблем с энергообеспечением полуострова не было бы. Такая вот ирония судьбы.

Итак, после Чернобыля нам удалось сохранить атомную энергетику, более того — сохранить реакторы РБМК, которые там взорвались, хотя мировое сообщество требовало, чтобы эти реакторы были остановлены, называло российские технологии плохими и ненадежными. Так было вплоть до 2011 года, когда в Японии, стране, использовавшей самую современную, американскую технологию, произошло то же, что в Чернобыле.

Сейчас реакторы РБМК производят половину атомной электроэнергии России. Их остановка стала бы огромным ударом для российской атомной энергетики. В этих реакторах несколько быстрее, чем мы ожидали, произошла деградация графита, и под действием этого распухающего графита стали изгибаться каналы. К счастью, с участием нашего института, главного конструктора НИКИЭТа, «Росэнергоатома» и других организаций была разработана технология, которая позволила исправить это и продлить жизнь реакторам РБМК. И сейчас мы полагаем, что они будут работать до 2030-х годов.

Реакторные технологии
Генеральная линия, давно выработанная и актуальная сейчас, — это водо-водяные корпусные реакторы (ВВЭР). Первые из них использовались для подводных лодок. А потом, как сказал Николай Васильевич Хлопин, эти реакторы «постепенно выползли на сушу».

Сейчас эти реакторы активно применяются и развиваются. Но есть влиятельная группа экспертов, которая эту линию подвергает сомнению, считая, что ВВЭР содержат неустранимые источники опасности. Интересная формулировка! Вы знаете что-нибудь, сделанное человеком, обладающее устранимым источником опасности? Естественно, нет — иначе бы этот источник устранили! Все, что делает человек, содержит определенную опасность: самолеты, небоскребы, даже спички или ножницы. Нужно просто уменьшить эту потенциальную опасность. Но наши коллеги говорят, что, раз полностью устранить риски невозможно, нужно постепенно отказываться от использования ВВЭР в пользу каких-то более безопасных реакторов. Появился такой милый термин, с которым я борюсь уже десять лет, он называется «естественная безопасность». А что такое неестественная безопасность, хотел бы я знать? Нет такого понятия, это попытка скрыть термин «абсолютная безопасность». Но абсолютная безопасность — то же самое, что вечный двигатель, ее не существует в природе, и МАГАТЭ не рекомендует использовать такие термины. Есть реакторы, атомные станции с внутренне присущими свойствами безопасности, их можно развивать, но всегда это надо доказывать, и всегда определенная опасность остается.

Есть еще разные интересные идеи о том, как сделать реактор с гораздо более высоким потенциалом безопасности — например, свинцовоохлаждаемые реакторы, которые обсуждаются с начала 1980-х годов. Сейчас дело движется к тому, чтобы попробовать первый такой реактор построить. Действительно, свинец — очень интересный теплоноситель. Но когда начинают говорить, что эти реакторы заведомо гораздо безопаснее, дешевле и проще в управлении, я предлагаю почитать труды такого замечательного человека, как адмирал Хайман Риковер. Анатолий Петрович Александров — отец советского атомного флота, а Риковер — отец американского атомного флота. Они, кстати, родились почти в один год и в одной стране — Российской империи, но Риковера родители увезли в Америку.

Так вот, Риковер еще в 1950-х годах писал, что есть два типа реакторов: «бумажные», то есть существующие только на бумаге, и «железные», которые есть на самом деле. Различие между ними всегда одно и то же: «бумажные» гораздо лучше, проще, дешевле, надежнее. А у тех несчастных, которые строятся, вечно какие-то проблемы, они всегда заведомо хуже. Решения по атомной энергетике принимают политики — им нужно отделить существующее плохое от несуществующего хорошего. Риковер написал это больше 60 лет назад, и до сих пор ситуация не изменилась.

Еще о стратегии. Мы считаем, что линия водоохлаждаемых реакторов должна развиваться эволюционным путем. Сейчас главное направление развития — это повышение мощности, рост экономических характеристик; скоро будет построена, например, двухблочная АЭС ВВЭР-ТОИ с реактором ВВЭР-1300.

Однако повышение мощности — не единственный вектор развития. Например, есть прекрасный реактор средней мощности ВВЭР-440, сейчас в мире используются два десятка таких реакторов и строятся новые. У нас сейчас нет нового реактора средней мощности, но ведутся интенсивные работы по созданию референтного блока средней мощности — мегаватт на 600.

Есть и другая линия со сложной судьбой — реакторы малой мощности. Это не обязательно ВВЭР, но самые большие перспективы все-таки у водоохлаждаемых — хотя бы потому, что есть огромный опыт их эксплуатации на флоте: в Америке, во Франции, в Англии, в России, в Китае, а скоро будет, говорят, и в Корее. Еще в 1950-х годах планировалось построить много маленьких станций: для Антарктиды, для Арктики, для приисков на Чукотке, а также транспортабельных — для военных целей. Но ничего не получилось ни у нас, ни за рубежом. У американцев была небольшая плавучая атомная станция — там просто поставили на старый корабль атомную установку, и она снабжала энергией Панамский канал.

А мы сейчас строим такую станцию, хотим разместить ее в Певеке. Мучительное многолетнее строительство: смена заказчика, смена площадки, смена проекта на ходу. Еще один реактор малой мощности строится в Аргентине, и китайцы строят маленькие станции на плавучих островах.

Строительство малых атомных станций мы считаем очень перспективным направлением. Сейчас, когда мы вошли в Арктику, кроме ледоколов там нужны наземные установки, потребуются также подводные атомные установки для бурения и освоения месторождений газа и нефти.

Мы считаем, что реакторы ВВЭР будут продолжать развиваться, и у нас уже есть проекты инновационного характера — с существенным улучшением характеристик этих реакторов, уменьшением количества требуемого топлива, с повышением коэффициента воспроизводства.

Может быть, когда-нибудь начнем выделять торий. Другие ведомства, занимающиеся добычей редкоземельных металлов, сильно заинтересованы в том, чтобы торий куда-то пристроить — он для них побочный продукт. Вот вам еще одно направление.

Быстрые реакторы
Теперь о нашем отношении к быстрым реакторам. Оно немножко сложнее, чем те славословия, которые сейчас звучат в их адрес. Это направление стало развиваться немного позже, чем уран-графитовые или водо-водяные реакторы.

Были горячие головы —люди, которые говорили, что надо все бросить и заниматься только быстрыми реакторами. Но, слава богу, этого не случилось, хотя 50-летний опыт развития быстрых реакторов есть и в нашей стране, и в мире. Реакторы с ртутью оказались неудачными, а вот натриевые — перспективные. Французы дошли до огромного реактора — «Суперфеникс», 1200 мегаватт, — но их остановили технологические проблемы.

У нас построили коммерческий реактор БН-600, он прекрасно работал. Появился БН-800. Что можно о нем сказать? Этот реактор поддержал технологию быстрых реакторов. Однако в ходе пуска оказалось, что произошли технологические потери, каналы не очень хорошо спроектированы. Пришлось на ходу переделывать топливные сборки, и возник риск потери этой технологии. БН-800 по существу опытно-промышленный реактор, он позволит отрабатывать топливные циклы для будущей энергетики, это очень хорошо. Естественное продолжение этой линии — БН-1200.

Но нам в Курчатовском институте, например, не очень нравится, что первые варианты этого реактора предлагаются практически без размножения ядерного топлива, тем более без его расширенного воспроизводства, а значит, он не может снабжать топливом энергетику на тепловых реакторах. Хотя, как и свинцовый реактор БРЕСТ, БН изначально приспособлен для того, чтобы питать исключительно себя: эта линия предусматривает развитие единственного типа реакторов, остальные должны исчезнуть.

Мы считаем такую линию неверной. Необходима двухкомпонентная ядерная энергетика: тепловые реакторы могут работать и в сфере неэлектрического применения, и в маневренном режиме, и при создании базовых нагрузок. А быстрые реакторы пусть будут дороже тепловых, зато они будут снабжать топливом эту энергетику и производить электричество.

В общем, мы считаем, что с быстрыми реакторами не нужно торопиться. При сегодняшних темпах роста атомной энергетики и ресурсах до середины века мы никаких проблем с ураном испытывать не будем. Есть другие приоритетные проблемы: захоронение отходов, утилизация отработавшего топлива и так далее.

Термояд
Однако не исключено, что могут появиться новые направления, в частности — термоядерный источник нейтронов. История эта, как и многие другие, восходит к Игорю Васильевичу Курчатову.

За последнее время я прочитал многое из его архивов, личных бумаг — это просто клондайк, сколько там всего! Еще в 1951 году Курчатов написал Лаврентию Берии письмо о том, что можно создать термоядерные реакторы, которые будут производить нейтроны в больших количествах, с их помощью станет возможно нарабатывать плутоний для ядерного оружия. Потом об этом благополучно забыли.

В 1978 году появилась большая фундаментальная статья в «Атомной энергии» о возможности создания гибридного термоядерного реактора, который будет производить и электроэнергию, и нейтроны для ядерного топлива (энергетика деления). После Чернобыля наша дружба с коллегами-термоядерщиками затихла, но сейчас все вернулось на круги своя. Тем более что одно дело — создать термоядерную электростанцию с положительным выходом, это задача огромной сложности, и ИТЭР — всего лишь одна из установок на пути к этой далекой цели.

И совсем другое дело — создать установку, которая производила бы энергию, пусть не так много, зато создавала бы при этом нейтроны для производства топлива. Это гораздо более простая задача, и мы начали ею заниматься. Как обычно, сначала все говорили, что это абсолютная чушь, сейчас об этом направлении уже говорят как о состоявшемся. Если все получится, то энергетика на быстрых тепловых нейтронных реакторах будет совсем по-другому смотреться. Нам не нужны будут топлива от быстрых реакторов, они будут конкурировать с тепловыми. Это далекая перспектива, но над этим надо работать.

Есть энтузиасты, которые говорят о производстве энергии на системах, управляемых ускорителями: заряженные частицы разгоняются, бьют в мишени, получаются новые частицы, и это дает возможность производства энергии. В Европе строится установка MYYRHA, в России тоже есть последователи этого направления. Много говорят о жидкосолевых реакторах, у них свои перспективы. И так далее.

Конечно, все рассуждения об отдаленных перспективах, например, о 2100 годе, очень умозрительны. Давайте посмотрим, что было 84 года назад? Чедвик открыл нейтрон! Кто тогда говорил об атомной энергетике? В 1911 году сэр Резерфорд получил Нобелевскую премию по химии за доказательство существования атомного ядра, а уже через 34 года взорвали атомную бомбу! Все меняется очень быстро, однако мыслить стратегически, смотреть в будущее необходимо, чтобы сделать первый шаг, чтобы развивать то, что потом может оказаться очень нужным и правильным.

Формирование стратегии и экспериментальная база
Работа по формированию долгосрочных стратегий ведется неудовлетворительно. Несколько раз Росатом пытался сформировать стратегию, но все сводилось к стратегиям отдельных дивизионов, к задачам на ближайшее время.

Потому что, когда заходит разговор о коммерции, выгоде, экономических показателях, никого не интересуют далекие перспективы. Неважно, что будет через 30 лет, — важно, что будет через пять. А атомная энергетика — это очень инерционная область: сейчас срок жизни реактора — от постройки до утилизации — сто лет.

У нас в институте есть небольшая группа экспертов, которая работает на долгосрочную перспективу. Знаете, почему немцы не смогли сделать атомную бомбу? Не только потому, что в 1945 году они войну проиграли. В 1942 году они уйму денег — сотни миллионов марок! — вложили в баллистические ракеты «Фау», а на атомную программу Гейзенберга выделили 350 тысяч…

Кроме того, в российском атомном экспертном сообществе все время идут споры между разными группами. Сейчас мы снова обратились в Росатом с предложением о совместной работе над стратегией. Надеемся, что оно будет принято.

Я считаю, что в России сохранился потенциал для экспериментальной базы, который очень медленно, но развивается. Например, мы в Курчатовском институте сейчас мучительно достраиваем большой исследовательский реактор ПИК огромной мощности — 100 мегаватт. Его строительство длится уже около тридцати лет.

В советское время все делалось в рекордно короткие сроки. Денег не считали, самое главное было получить результат за минимальное время. Так был построен Минсредмаш: на жесткой дисциплине, на четком выполнении планов, на высоком потенциале людей — были подготовлены и собраны лучшие кадры. Такая культура работы сохранялась довольно долго. Постепенно она стала размываться, но следы ее сохранились, в том числе и в нашем Курчатовском институте.

Неплохая ситуация с экспериментальными базами в Европе: существует хорошая, продуманная программа, создаются интересные экспериментальные установки, модернизируются исследовательские реакторы. В Америке ситуация странная: во времена президента Картера из соображений нераспространения были прикрыты все программы по быстрым реакторам, переработке ядерного топлива.

Замечательные установки были разобраны, запрещено было даже говорить об этом. А потом американцы пошли по миру с протянутой рукой, хотя сейчас ситуация начала выправляться. В Китае строят реакторы по чужим проектам, там экспериментальные базы похуже. Так что в разных странах ситуации разные, но мы далеко не на последних ролях, сохраняем большой потенциал.

Об итогах 2016 года и ожиданиях от 2017-го
У нас ежегодно проходят научные советы — «Александровские чтения», в честь юбилея академика Анатолия Петровича Александрова, и на них мы подводим итоги — общемировые и отечественные. Последние несколько лет я там выступаю. Итак, что же интересного произошло в 2016 году?

В Америке, например, запустили ядерный блок, который строили 30 лет. Еще на меня произвел впечатление случай в Кении — там в трансформатор электростанции «Джитару» упала обезьяна, и это привело к многочасовому блэкауту всей страны. О чем это говорит? Что хорошее сделать в энергетике трудно, а на неприятность нарваться очень легко.

А что хорошего произошло в атомной энергетике России? Большим событием стал запуск реактора на быстрых нейтронах БН-800. Этот блок обеспечил сохранение технологии быстрых реакторов, он создал базу для их дальнейшего развития. Это достижение, и не зря в мире о нем так много пишут и говорят. Запуск блока нового поколения на Нововоронежской АЭС тоже стал весьма значимым событием.

Есть менее значительные, но тоже важные достижения — например, первое топливо ­ВВЭР-1000 с ростовской станции отправилось на переработку на комбинат «Маяк». Мы 20 лет говорили о том, что надо перерабатывать топливо ВВЭР-1000, однако для этого ничего не делалось. На «Маяке» перерабатывали только топливо ВВЭР-440, а также отработавшее ядерное топливо лодочных и исследовательских реакторов.

Заметно продвинулись работы в замкнутом ядерном топливном цикле — я имею в виду проект на Горно-химическом комбинате. Долгое время ничего, кроме разговоров, и в этой сфере не происходило — я помню, как еще в годы моей молодости, в 1970-х годах, на ученом совете в «Девятке» (девятый главк Минсредмаша — сейчас ВНИИНМ им. А. А. Бочвара) обсуждали подземную лабораторию по захоронению. А сегодня уже готов лицензированный проект этой лаборатории. Это тоже достижение.

На морском флоте начали строить три ледокола, запустили лихтеровоз «Севморпуть» — единственный в мире неледокольный атомный корабль, его уже собирались разрезать на куски, он стоял в отстое. Но восстановили, запустили, работает. У самого высокого руководства изменилось отношение к Арктике. Уже есть проект гигантского ледокола на 100 мегаватт, он сможет проложить колею шириной 50 метров для огромных крупнотоннажных судов.

Что интересного ожидается в 2017 году? В Екатеринбурге пройдет большая международная конференция по быстрым реакторам. Может быть, будет какое-то продвижение по свинцовым реакторам. Будут очередные пуски ВВЭР, и за рубежом, наверное, стоит ждать интересных контрактов. Посмотрим!